Do or die
В самом начале 1236 года Элеанора Прованская прибыла в Англию в сопровождении своего дядюшки, Уильяма Савойского, и была 14 января обвенчана с Генри III в Кентербери. Коронация молодой супруги короля была проведена без проволочек, уже через 6 дней, 20 января. И тут король впервые получил возможность пронаблюдать грызню придворных за право выполнять определенные церемониальные обязанности. Например, будущий 6-й граф Лестера Симон де Монфор, переехавший в Англию в 1229 году, выставил свою кандидатуру на исполнение роли Главного стюарда Англии против кандидатуры графа Норфолкского Роджера Биго. И выиграл, хотя даже не был ещё утвержден в своем английском титуле. Решение принимал тогда специальный Претензионный Суд, рассматривающий подобные разногласия.
Фиктивный портрет Симона де Монфора
читать дальшеВообще, права де Монфора на графскую корону Лестера и прилагающиеся к ней церемониальные привилегии шли по женской линии. Его бабушка Амиция была из Бомонов, носивших титул графов Лестера, и после того, как мужская линия рода прервалась, она и её сестра Маргарет стали наследницами. Муж Амиции, тоже Симон де Монфор, стал графом Лестера по праву жены, а их сын, опять же Симон де Монфор, стал полноправным 5-м графом Лестера. Что касается наследственных обязанностей Главного стюарда королевства, то их, пока шел раздел огромного имущества де Бомонов, исполнял муж Маргарет, Сэйр де Квинси, живущий в Англии. Король Джон утешил потом де Квинси, которого очень ценил, титулом 1-го графа Винчестерского, а титул графа Лестерского был вынужден отдать де Монфору. Титул, но не роль Главного стюарда, которую он предпочел возложить на Ринульфа де Блондевиля. Более того, после смерти Амиции, он отобрал и титул у де Монфоров (имел полное право, потому что графом Лестерским де Монфор числился исключительно по праву жены, хотя сын-то на титул матери право имел), и передал его всё тому же Ранульфу Честерскому – благо, тот был старшим кузеном де Монфора, и его право технически было сильнее. Похоже, король Джон этих Симонов де Монфоров крепко недолюбливал.
Де Монфоры и правда были людьми своеобразными, мягко говоря. Они были абсолютными религиозными фанатиками, были, при этом, отнюдь не по-христиански свирепы и жестоки, но и бесспорно талантливы, и обладали странной харизмой, действующих на окружающих буквально магически. А у приехавшего в Англию очередного Симона де Монфора ничего, кроме отличной генетики, и не было – из братьев выжил, кроме него, именно старший, Амори, который унаследовал всё. Впрочем, в данном конкретном случае было у Симона нечто, сделавшее его неотразимым и в глазах молодого Генри III, и в глазах своего престарелого родственника Ранульфа де Блондевиля – Симон вырос на полях сражений крестовых походов, в которых участвовали не только его отец, но и мать, Аликс де Монморанси.
Вряд ли ему пришлось долго убеждать Ранульфа Честерского, своего старшего родственника, отказаться перед королем от титула графа Лестера в свою пользу. А уж очаровать восторженно относившемуся к религиозному героизму короля было и того проще. Особенно имея на руках официальный отказ своего старшего брата от всех английских владений де Монфоров, и свой отказ от всех французских владений семьи (у него самого было что-то, отделенное его матерью из собственного имущества), что освобождало его от уз двойной лояльности.
Саймон стал на некоторое время любимым героем короля (который, впрочем, не спешил утвердить за ним титул, отданный Ранульфом), что заставляет подозревать Претензионный Суд в некотором фаворитизме. Тем более что второй претендент на должность, Роджер Биго, был, через свою матушку, внуком того самого Уильяма Маршалла, который посадил на трон короля и смог удержать его там. Такого короли обычно не прощают, и Генри III был не исключением.
Полосатую шерстяную ткань, по которой юная королева и её супруг шли в Вестминстерское аббатство, расстилал перед ними Уильям де Бьючем Бедфордский, королевский раздатчик милостыни, потому что в обычае было распределять ту часть ткани, которая была на улице, среди бедных. Ту часть, которая была внутри аббатства, получала ризница аббатства. В те времена коронация королевы ещё не была днем сольного торжества только королевы, когда она играла главную роль, так что король шел даже впереди своей супруги, под балдахином из пурпурного шелка. Балдахин этот несли бароны Пяти портов. Над королевой тоже несли балдахин, и по мнению баронов Пяти портов это тоже было их правом, а вот хранители пограничных марок считали, что это право принадлежит им.
Хотя, надо сказать, вокруг должностей и церемониальных прав в хозяйстве королевы разногласий было меньше. Разве что Гилберд де Сандфорд утверждал, что имеет законное право на должность дворецкого в хозяйстве королевы, что давало ему право проживания там, где королева находится. Он также утверждал, что имеет право поместить своего клерка в хозяйство королевы, с ежедневной платой в шесть пенни из золота королевы (где-то 1% со всех налогов, превышающих сумму в 100 марок). Похоже, что желаемое он получил – лордом он был не из последних. В будущем права на опеку его дочери будут даже перекупаться, и она, в конечном итоге, станет женой де Варрена и графиней Оксфорда.
Но в целом, с коронации королевы бароны разъезжались глубоко несчастными и чрезвычайно раздраженными – король снова окружил себя иностранцами, и даже самостийно назначил 12 новых советников из их числа, во главе с дядюшкой королевы, Уильямом Савойским. С королевой в Англию приехало превеликое множество её родственников и придворных, которых король встретил с распростертыми объятиями. То есть, у королевской кормушки становилось всё теснее, а денег в королевской казне всё не прибавлялось. Это они ещё не знали, что Генри III, в тайне от всех, написал папе Григорию письмо с просьбой прислать в Англию папского легата. Видимо, угрозы баронов насчет совета, имеющего право сместить делающего глупости короля, крепко запали ему в душу. Надо сказать, что Григорий IX отделался сначала общими уверениями в вечной любви матери-церкви к своему возлюбленнейшему сыну, но с отправкой легата не торопился, зная, как этим будут взбешены англичане, категорически не желающие разделять любви своего короля к иностранцам.
Сложно сказать, на чем именно основывалась действительно имеющая место чрезвычайная расположенность Генри III к иностранцам. То ли сказалось то, что детство он провел с матерью-француженкой, пока его гиперактивный папаша нарезал круги по королевству. То ли он считал источником всех бедствий в королевстве английских баронов, пытающихся управлять не только королевством, но и королем. Возможно, ответ кроется в том, что своим святым покровителем Генри выбрал Эдварда Исповедника, последнего англосаксонского короля. Естественно, свои покровители в те времена были у каждого, но относительно Генри известно, что его привязанность к Исповеднику намного превосходила норму, приближаясь к культу. А это означает, что молодой король чувствовал свое родство, духовную связь с Эдвардом Исповедником.
Действительно, Эдвард, как и Генри, был коронован после того, как его законный трон некоторое время занимал захватчик. Действительно, он потерял свою реальную власть после того, как дал слишком много воли властным баронам в целом, и дому Годвина в частности. Несложно понять, что Генри решил избежать участи своего кумира и быть сильным королем, отсюда постоянная подспудная конфронтация с Маршаллами, которые тоже были богаче его самого, как Годвинсоны были богаче Эдварда Исповедника. Можно также допустить, что спасение он видел в том, чтобы, по примеру отца, окружить себя наемниками. Разница была в том, что Джон использовал своих наемников в качестве последнего аргумента, грубой силы, не забывая при этом чрезвычайно умело манипулировать чувством собственной важности каждого английского барона. Генри III до такого мастер-класса было недостижимо далеко, слишком рано он остался сиротой и расстался с не менее хитроумной матушкой.
Очень похоже на то, что Генри III периодически повторял одну и ту же ошибку: чтобы добиться какой-то одной цели во что бы то ни стало, он был готов отступать по всем остальным направлениям, даже если они были чрезвычайно важны. Например, в январе 1237 года он пожертвовал «советом двенадцати» ради того, чтобы собрать очередной налог с подданных, на что оскорбленные засильем чужаков бароны никак не соглашались. Генри на мгновение выиграл – заплатить за обещание заменить 12 иностранцев 3 английскими магнатами его бароны согласились. Более того, архиепископ Кентерберийский простил его тогда за частые нарушения пунктов принятых им же хартий. А всё потому, что его величество снова поклялся, что для него святы гарантированные ими свободы, и что он поддержит любые отлучения от церкви тех, кто хартии нарушает. Это было очень легкомысленное заявление человека, точно знающего, что от отлучения его защитит Святейший престол.
Так что легко можно себе представить бешенство баронов, когда в июле 1237 года в Лондон прибыл папский легат – бывший нунций Отто. Тут королю припомнили всё, в том числе и женитьбу без чьего-либо совета и согласия подданных. Даже братец родной, Ричард Корнуэльский, публично выразил озабоченность, что король снова вцепился в иностранцев, да ещё и принимает достаточно важные решения в полной тайне от окружающих. Что касается короля, то он, не обращая внимания на критику, усердно делал вид, что чуть ли не целует землю, по которой ходит папский легат, и постоянно повторял, что не делал и не сделает ничего без одобрения своего лорда, папы Римского, или его легата. Никто до сих пор не может сказать с уверенностью, чем всё это было – то ли призванием козла отпущения за свои действия, то ли реальный поиск высшей возможной защиты от своеволия собственных лордов.
Но происходящее сильно не понравилось Григорию IX, который в довольно резком письме дал понять, что за простака его считать не нужно, и что своего «возлюбленного сына» он насквозь видит. Тем не менее, разгребать ситуацию пришлось именно ему, через своего легата, причем оба продемонстрировали, что Святейший престол отнюдь не потерял свою железную хватку, и беспорядка и самоуправства в своем хозяйстве не позволит.
Фиктивный портрет Симона де Монфора
читать дальшеВообще, права де Монфора на графскую корону Лестера и прилагающиеся к ней церемониальные привилегии шли по женской линии. Его бабушка Амиция была из Бомонов, носивших титул графов Лестера, и после того, как мужская линия рода прервалась, она и её сестра Маргарет стали наследницами. Муж Амиции, тоже Симон де Монфор, стал графом Лестера по праву жены, а их сын, опять же Симон де Монфор, стал полноправным 5-м графом Лестера. Что касается наследственных обязанностей Главного стюарда королевства, то их, пока шел раздел огромного имущества де Бомонов, исполнял муж Маргарет, Сэйр де Квинси, живущий в Англии. Король Джон утешил потом де Квинси, которого очень ценил, титулом 1-го графа Винчестерского, а титул графа Лестерского был вынужден отдать де Монфору. Титул, но не роль Главного стюарда, которую он предпочел возложить на Ринульфа де Блондевиля. Более того, после смерти Амиции, он отобрал и титул у де Монфоров (имел полное право, потому что графом Лестерским де Монфор числился исключительно по праву жены, хотя сын-то на титул матери право имел), и передал его всё тому же Ранульфу Честерскому – благо, тот был старшим кузеном де Монфора, и его право технически было сильнее. Похоже, король Джон этих Симонов де Монфоров крепко недолюбливал.
Де Монфоры и правда были людьми своеобразными, мягко говоря. Они были абсолютными религиозными фанатиками, были, при этом, отнюдь не по-христиански свирепы и жестоки, но и бесспорно талантливы, и обладали странной харизмой, действующих на окружающих буквально магически. А у приехавшего в Англию очередного Симона де Монфора ничего, кроме отличной генетики, и не было – из братьев выжил, кроме него, именно старший, Амори, который унаследовал всё. Впрочем, в данном конкретном случае было у Симона нечто, сделавшее его неотразимым и в глазах молодого Генри III, и в глазах своего престарелого родственника Ранульфа де Блондевиля – Симон вырос на полях сражений крестовых походов, в которых участвовали не только его отец, но и мать, Аликс де Монморанси.
Вряд ли ему пришлось долго убеждать Ранульфа Честерского, своего старшего родственника, отказаться перед королем от титула графа Лестера в свою пользу. А уж очаровать восторженно относившемуся к религиозному героизму короля было и того проще. Особенно имея на руках официальный отказ своего старшего брата от всех английских владений де Монфоров, и свой отказ от всех французских владений семьи (у него самого было что-то, отделенное его матерью из собственного имущества), что освобождало его от уз двойной лояльности.
Саймон стал на некоторое время любимым героем короля (который, впрочем, не спешил утвердить за ним титул, отданный Ранульфом), что заставляет подозревать Претензионный Суд в некотором фаворитизме. Тем более что второй претендент на должность, Роджер Биго, был, через свою матушку, внуком того самого Уильяма Маршалла, который посадил на трон короля и смог удержать его там. Такого короли обычно не прощают, и Генри III был не исключением.
Полосатую шерстяную ткань, по которой юная королева и её супруг шли в Вестминстерское аббатство, расстилал перед ними Уильям де Бьючем Бедфордский, королевский раздатчик милостыни, потому что в обычае было распределять ту часть ткани, которая была на улице, среди бедных. Ту часть, которая была внутри аббатства, получала ризница аббатства. В те времена коронация королевы ещё не была днем сольного торжества только королевы, когда она играла главную роль, так что король шел даже впереди своей супруги, под балдахином из пурпурного шелка. Балдахин этот несли бароны Пяти портов. Над королевой тоже несли балдахин, и по мнению баронов Пяти портов это тоже было их правом, а вот хранители пограничных марок считали, что это право принадлежит им.
Хотя, надо сказать, вокруг должностей и церемониальных прав в хозяйстве королевы разногласий было меньше. Разве что Гилберд де Сандфорд утверждал, что имеет законное право на должность дворецкого в хозяйстве королевы, что давало ему право проживания там, где королева находится. Он также утверждал, что имеет право поместить своего клерка в хозяйство королевы, с ежедневной платой в шесть пенни из золота королевы (где-то 1% со всех налогов, превышающих сумму в 100 марок). Похоже, что желаемое он получил – лордом он был не из последних. В будущем права на опеку его дочери будут даже перекупаться, и она, в конечном итоге, станет женой де Варрена и графиней Оксфорда.
Но в целом, с коронации королевы бароны разъезжались глубоко несчастными и чрезвычайно раздраженными – король снова окружил себя иностранцами, и даже самостийно назначил 12 новых советников из их числа, во главе с дядюшкой королевы, Уильямом Савойским. С королевой в Англию приехало превеликое множество её родственников и придворных, которых король встретил с распростертыми объятиями. То есть, у королевской кормушки становилось всё теснее, а денег в королевской казне всё не прибавлялось. Это они ещё не знали, что Генри III, в тайне от всех, написал папе Григорию письмо с просьбой прислать в Англию папского легата. Видимо, угрозы баронов насчет совета, имеющего право сместить делающего глупости короля, крепко запали ему в душу. Надо сказать, что Григорий IX отделался сначала общими уверениями в вечной любви матери-церкви к своему возлюбленнейшему сыну, но с отправкой легата не торопился, зная, как этим будут взбешены англичане, категорически не желающие разделять любви своего короля к иностранцам.
Сложно сказать, на чем именно основывалась действительно имеющая место чрезвычайная расположенность Генри III к иностранцам. То ли сказалось то, что детство он провел с матерью-француженкой, пока его гиперактивный папаша нарезал круги по королевству. То ли он считал источником всех бедствий в королевстве английских баронов, пытающихся управлять не только королевством, но и королем. Возможно, ответ кроется в том, что своим святым покровителем Генри выбрал Эдварда Исповедника, последнего англосаксонского короля. Естественно, свои покровители в те времена были у каждого, но относительно Генри известно, что его привязанность к Исповеднику намного превосходила норму, приближаясь к культу. А это означает, что молодой король чувствовал свое родство, духовную связь с Эдвардом Исповедником.
Действительно, Эдвард, как и Генри, был коронован после того, как его законный трон некоторое время занимал захватчик. Действительно, он потерял свою реальную власть после того, как дал слишком много воли властным баронам в целом, и дому Годвина в частности. Несложно понять, что Генри решил избежать участи своего кумира и быть сильным королем, отсюда постоянная подспудная конфронтация с Маршаллами, которые тоже были богаче его самого, как Годвинсоны были богаче Эдварда Исповедника. Можно также допустить, что спасение он видел в том, чтобы, по примеру отца, окружить себя наемниками. Разница была в том, что Джон использовал своих наемников в качестве последнего аргумента, грубой силы, не забывая при этом чрезвычайно умело манипулировать чувством собственной важности каждого английского барона. Генри III до такого мастер-класса было недостижимо далеко, слишком рано он остался сиротой и расстался с не менее хитроумной матушкой.
Очень похоже на то, что Генри III периодически повторял одну и ту же ошибку: чтобы добиться какой-то одной цели во что бы то ни стало, он был готов отступать по всем остальным направлениям, даже если они были чрезвычайно важны. Например, в январе 1237 года он пожертвовал «советом двенадцати» ради того, чтобы собрать очередной налог с подданных, на что оскорбленные засильем чужаков бароны никак не соглашались. Генри на мгновение выиграл – заплатить за обещание заменить 12 иностранцев 3 английскими магнатами его бароны согласились. Более того, архиепископ Кентерберийский простил его тогда за частые нарушения пунктов принятых им же хартий. А всё потому, что его величество снова поклялся, что для него святы гарантированные ими свободы, и что он поддержит любые отлучения от церкви тех, кто хартии нарушает. Это было очень легкомысленное заявление человека, точно знающего, что от отлучения его защитит Святейший престол.
Так что легко можно себе представить бешенство баронов, когда в июле 1237 года в Лондон прибыл папский легат – бывший нунций Отто. Тут королю припомнили всё, в том числе и женитьбу без чьего-либо совета и согласия подданных. Даже братец родной, Ричард Корнуэльский, публично выразил озабоченность, что король снова вцепился в иностранцев, да ещё и принимает достаточно важные решения в полной тайне от окружающих. Что касается короля, то он, не обращая внимания на критику, усердно делал вид, что чуть ли не целует землю, по которой ходит папский легат, и постоянно повторял, что не делал и не сделает ничего без одобрения своего лорда, папы Римского, или его легата. Никто до сих пор не может сказать с уверенностью, чем всё это было – то ли призванием козла отпущения за свои действия, то ли реальный поиск высшей возможной защиты от своеволия собственных лордов.
Но происходящее сильно не понравилось Григорию IX, который в довольно резком письме дал понять, что за простака его считать не нужно, и что своего «возлюбленного сына» он насквозь видит. Тем не менее, разгребать ситуацию пришлось именно ему, через своего легата, причем оба продемонстрировали, что Святейший престол отнюдь не потерял свою железную хватку, и беспорядка и самоуправства в своем хозяйстве не позволит.
@темы: Henry III