Do or die
Новый парламент, получивший впоследствии наименование "Долгий парламент" остался в истории как самый роковой для государства из всех, сидевших в стенах старой часовни св. Стефана. Он был собран 3 ноября 1640 года, и ради все той же необходимости - королю были нужны деньги на затянувшуюся войну в Шотландии. Вряд ли Чарльз I мог даже в кошмарном сне увидеть, что в разных видах этот парламент просидит до 1660 года, переживя его самого, и будет решать вопрос о Реставрации. Эта глава, поэтому, будет в высшей степени описательной, из серии "кто есть кто в Долгом парламенте", потому что не понимая людей, управляющих дальнейшими событиями, невозможно уловить суть происходившего.
читать дальшеВ этом парламенте сидели ведущие представители джентри от каждого графства, от каждого округа - и, таким образом, "старой крови" в этой палате общин было больше, чем в палате лордов. Кто-то из них уже всё для себя решил, встав в ряды сторонников короля, кто-то ещё колебался, кто-то был убежденным сторонником парламента. Это были очень разные люди, имена которых вскоре станут всем знакомыми через историю гражданской войны. Государственный секретарь Генри Вейн (Henry Vane the Elder) от Вилтона, сделавший себе через государственные должности грандиозное состояние (это он скупил все старые замки и их земли вокруг Дарема - Раби Кастл, Бернард Кастл, Лонг Ньютон)... Сэр Генри был стандартным примером жадного и коррумпированного чиновника, имевшего своих людей и среди оппозиции. Таких, к слову, было в политике похвально мало. В конечном итоге Генри Вейн предаст короля, но тот уже до этого потеряет к нему всякое доверие.
Джон Ашбёрнем (John Ashburnham), королевский секретарь, сидел от Гастингса. Его мать была из Вильерсов, так что Ашбёрнем был, по сути, человеком герцога Бэкингема. Он был богат, богат настолько, что у него периодически одалживался король (который, к слову, имел тенденцию долги возвращать). В будущем он станет королевским казначеем. Что самое интересное, он останется до конца верен королю, через многое пройдет после казни Чарльза, но будет несгибаемо и с большими последствиями для себя поддерживать его сына финансово. Ещё интереснее, что у этой истории счастливый конец: после Реставрации Ашбёрнем вернется на службу, и будет служить дипломатом.
Генри Вилмот (Henry Wilmot), граф Рочестер, был офицером и роялистом. Интересным его случай делает то, что он был не столько человеком короля, сколько человеком королевы - Генриэтта Мария собрала вокруг себя группу молодых парламентариев-роялистов, которые были, пожалуй, более радикальны, чем это подходило самому королю. Лорд Вильмот, в частности, участвовал в плане устроить армейский переворот в парламенте, причем с использованием французской помощи (королева была француженкой) - французы должны были захватить несколько крепостей на побережье, превратив их в точки опоры для роялистов. Насколько далеко зашел этот заговор и насколько он был серьезен - совершенно непонятно. Как говорят англичане, "Charles I's plots, like his grandmother's lovers, are capable of growing in the telling". Но лидер оппозиции Пим использовал эти планы, чтобы выслать королеву из страны. Дерзкий и предприимчивый, способный на нестандартные решения Вильмот был любим всеми, кроме, увы, Чарльза I, который не простил ему одного голосования (по делу графа Страффорда). Собственно, будь Вильмот (а не Дигби) советником короля, вся история Чарльза I вполне могла пойти совсем по-другому. Ну, по крайней мере следующий король, Чарльз II, очень Вильмота ценил.
Генри Джермин (Henry Jermyn) от Сент-Олбанс тоже был человеком королевы. Уж кто его знает почему, но репутация у него в Англии была дурная. Возможно, просто потому, что он, согласно пристрастиям королевы, пытался делать в Англии международную политику, чего англичане в общей массе не выносили, предпочитая делать свою политику самостоятельно, и вмешиваться в континентальную политику тоже самостоятельно и с выгодой для себя. Также Генри Джермин имел несчастье быть посланным её величеством к Марии Медичи с поздравлениями по поводу выздоровления, а имя Марии Медичи было проклято английскими протестантами ещё с времен Варфоломеевской ночи. А может он просто был ближе к делам королевы, чем это было привычно для постороннего... Карьеру армейскую Джермин делал, впрочем, вполне нормально, без неожиданных повышений, был вполне последовательным роялистом, и последовательно держался возле дел королевы, а не короля. Он был даже исполнителем ее завещания, и продолжил службу после этого.
Веллс (город) представлял сэр Ральф Хоптон (Ralph Hopton), талантливый офицер и пылкий защитник англиканской церкви, возражавший как против католиков, так и против пресвитерианцев. Сэр Ральф интересен тем, что политиком он, собственно, не был, и его единственная идеалогия могла быть полностью описана девизов "за Бога, короля и Отечество". Ещё 20 лет назад он самолично, на своем коне, вывез из Праги королеву Богемии Элизабет - просто потому, что та была королевой (впрочем, его младшая сестра, Абигейль, служила Элизабет в качестве фрейлины). И, тем не менее, Хоптон верил в политику и сидел в парламенте ещё в 1620-х, придерживаясь всё той же линии чести и справедливости, даже если справедливость требовалась для католика. Славно провоевав за роялистов всю гражданскую войну, он все-таки умрет за границей, не пожелав вернуться в Англию, которую новый король решит сделать пресвитерианской (в обмен на поддержку сторонников Ковенанта).
Джордж Дигби (George Digby), сын графа Бристоля, представлял Дорсет. Во многом его жизнь была сформирована историей его отца, ответственного за ппереговоры о сватовстве принца Чарльза к испанской инфанте Марии Анне, которые не задались. Король Джеймс был тогда в такой ярости, что объявил Дигби-старшего виноватым в этом унижении престижа королевского дома Англии, а принц Чарльз предложил ему прощение в обмен на признание вины. Будучи человеком вспыльчивым, Дигби нехорошо послал Чарльза подальше, в результате чего угодил в Тауэр. Оттуда он выдвинул обвинение против герцога Бэкингема, и Чарльз I, уже ставший королем) обещал ему слушание перед жюри палаты лордов, но так и не выполнил обещания, за что его довольно серьезно порицали потом, говоря, что от короля с такой подмоченной репутацией честности и чести ожидать не приходится.
Вместо отца выступил перед жюри его 12-летний сын, Джордж Дигби, и его речь произвела тогда большое впечатление как формой, так и содержанием. Но тут случилось убийство Бэкингема, и Дигби-старший, встревоженный радикализацией парламента, предложил королю свою шпагу, которую тот принял. Но отношения оставались натянутыми, и придворным наследник графа Бристоля по этой причине не был. В 1634 году он, унаследовавший вспыльчивость отца, ударил в Спринг Гарденс какого-то судейского, и неожиданно был посажен за это в тюрьму Флит. Скорее в качестве назидания Дигби-старшему, избегающему контактов в придворных кругах, но любви ко двору короля этот назидательный жест ни у графа, ни у его сына отнюдь не вызвало. Дигби был, собственно, интеллектуалом-дебоширом, охотно проводившим время с пером, но не чурающимся шпаги, и при этом был красавцем.
Учитывая всё это, не удивляет, что окозавшийся в парламенте Дигби сразу примкнул к Пиму, и горячо выступал за импичмент графу Страффорду - тому самому, который написал в свое время "бедный я", когда его припахали к заведомо провальным делам в Шотландии. Импичмент, впрочем, не прошел, и тогда Пим потребовал для Страффорда смертного приговора за государственную измену (с конфискацией имущества и лишением всех прав). И вот тут молодой Дигби очертя голову кинулся протестовать против этого требования, так как, скорее всего, лучше прочих понимал характер Томаса Вентворта, который был не предателем, а социопатом. Не говоря о том, что Страффорда осудили при помощи уловки, печально популярной в наше с вами время - за то, что не было подсудным в то время, когда совершалось, но стало подсудным много позже.
Вообще дело Страффорда стало своего рода чертой, разделившей парламентских радикалов и роялистов, но об этом позже. А Дигби в результате этой истории попал в палату лордов. Не за какие-то заслуги - его полная непригодность к политике ввиду отсутствия персональных убеждений была видна всем уже тогда. Его просто спасли из осатаневшей палаты общин, посадив в палату лордов по старинному праву старшего сына представлять своего отца.
Всю свою сознательную жизнь Дигби прожил... интересно, скажем так. Невероятнейшая персона - он обладал умением убеждать, но все его прожекты были совершенно сумасшедшими, и наотмашь били и по нему, и по тем, кто случился быть на тот момент рядом. Джордж Дигби был очень одаренным человеком, и легко достигал высот - но только для того, чтобы снова выкинуть какое-нибудь коленце и потерять всё. Он, под влиянием момента, был то протестантом, то католиком - в такие-то времена! Разумеется, он не смог не окунуться и в астрологию, и в философию. Возможно, психолог в этом описании увидит определенный диагноз, но в целом можно сказать, что все свои 65 лет жизни Джордж Дигби следовал зову сердца и не боялся последствий.
Из оппозиции в роялисты перешел и Артур Капелл (Arthur Capell), начавший с обвинения короля во многих бедах, случившихся в Хертфордшире, но ставший через полтора годы верным сторонником дома Стюартов, и пронесший эту верность даже через границу своей смерти на плахе в 1649 году, завещав свое сердце быть захороненным рядом с королем (что, к слову, выполнено не было).
Отдельно от всех фракций на момент открытия парламента стояли несколько человек.
Во-первых, Джон Колепепер (John Colepeper) из Кента, солдат и коммерсант в равных пропорциях, член Виргинской Лондонской компании, занимающейся колонизацией восточного побережья Америки. Он начал с военной службы именно на эту компанию, и стал политиком, будучи привлечен как специалист, хорошо разбирающийся в ситуации с американскими колониями. В парламенте 1640 года он поддержал приговор Страффорду, выступил с пламенной речью против монополий, и озвучил импичмент судье Роберту Беркли, который имел неосторожность энергично поддержать практику сбора корабельных денег с жителей побережья, на которые государство строило и снаряжало потом корабли. Закон этот был времен Плантагенетов - старый, почтенный, и совершенно обоснованный многими практиками побережий, как то разграблением грузов кораблей, потерпевших крушение у побережий, и довольно долго процветанием там же полуподпольных рынков торговли теми несчастными, которые пережили кораблекрушение, чтобы попасть в цепкие лапы местных "коммерсантов" и оказаться проданными в рабство. Опять же, заметим, импичмент судье вынесли в 1641 году за мнение, высказанное в 1637.
В общем, судью Беркли арестовали прямо на заседании, стащили со скамьи и поволокли в Тауэр, под заковыристые проклятия почтенного рыцаря, совершенно шокировавшие заседавших. Судья, кстати, довольно храбро перенес все испытания, вплоть до погибели своего дома, который сожгли в 1651 году шотландские пресвитериане. Он просто оборудовал конюшню под жилье, и переселился туда, сохранив присутствие духа и довольство жизнью.
Но вернемся к Колепеперу. Как и многие, он откололся от парламентариев на вопросе религии, проголосовав и против ликвидации института епископов, и против религиозного союза с шотландцами, и против так называемого Билля о корнях и ветвях, подписанного 15 000 лондонцев, требовавших полной реформации церкви в сторону пресвитерианства. Собственно, именно тогда сторонники этого билля и разгромили впервые лондонские церкви изнутри. А одним из представивших билль в парламенте был как раз Оливер Кромвель. Так что с 1642 года Колепепер стал роялистом, хотя никогда не шел за большинством и в новом политическом доме. Он, имеющий хороший военный опыт, не стеснялся браниться с принцем Рупертом, который ненавидел его как чуму, не боялся дуэлей, и не тушевался перед будущим Чарльзом II, который в будущем и воплотит в жизнь несколько моментов из планов Колепепера - в частности, относительно свободы шотландцев молиться так, как они считают нужным, и оставить в покое всех остальных.
Поэт Эдмунд Уоллер вообще был одним из немногих соловьев в стае политических коршунов. Он дружил с епископом Вустерским и виконтом Фолклендом, о котором я уже писала в истории о чистой рубашке перед битвой. В политику его занесло достаточно случайно, из-за слишком обширного родства (он и Кромвелю дальней родней приходился), причем многие родственники сидели в парламенте. Вдобавок Уоллер был крупным землевладельцем. И, наконец, он умел говорить действительно хорошо. Взгляды у него были скорее обнимающие мир, что паршивенько совпадало с обстановкой в этом мире. Тем не менее, от столкновения интересов в данном случае пострадал не соловей, а мир. Уоллер остался в 1642 в Лондоне, пытаясь убедить парламент помириться с королем, но как-то впутался или даже сам затеял заговор, который позволил бы королевской армии взять Лондон под контроль. Естественно, попался, но его испытания свелись к 18 месяцам заключения, после чего его благополучно изгнали из страны. Остальным заговорщикам повезло куда как меньше - их казнили, причем имена их сообщил именно Уоллер.
Изгнанный Уоллер путешествовал со вкусом и со стилем, при тугом кошельке и молодой жене. А тут и родство с Кромвелем пригодилось. Потом, когда Чарльз II спросит его о событиях 1643 года, Уоллес кротко ответит: "Poets, Sir, succeeded better at fiction than in truth". И знаете, ведь прочирикал благополучно до возраста 86 лет, увенчанный репутацией лучшего оратора палаты общин.
В самом начале деятельности Долгого парламента, когда тот ещё не знал, что будет долгим, там безраздельно царил старик Пим, имеющий за собой стройные ряды верных последователей. Были, разумеется, мятежные души, типа Вилмота, Джермина и сэра Филиппа Уорвика, но остальное большинство парламентариев было неопытным, пассивным и ведомым. Во всяком случае, до поры до времени. "Гвардия" Пима состояла из нескольких аристократов, некоторого количества судейских, революционеров и религиозных фанатиков.
Аристократом был, несомненно, Фердинандо Ферфакс, 2-й лорд Ферфакс из Камерона. По идее, его место было бы в палате лордов, но пэром он был шотландским, так что сидел в палате общин, зато за ним был весь Йоркшир и традиции шотландской знати. К Пиму Ферфакс прибился скорее из чувства сословной брезгливости ко всем прочим, менее значительным персонам, но антироялистом он, конечно, не был. Просто был увлечен роком событий, с которыми справлялся кое-как. Вот сын его, Томас Ферфакс, был уже убежденным парламентаристом, но не потому, что ненавидел тоталитаризм монархии как таковой, а потому, что считал парламентарное управление более безопасным для государства. Конечно же, он был глубоко разочарован тем, как повернулись дела, и категорически порвал с Кромвелем и управляемым им парламентом перед началом грандиозного шоу суда над монархом. Сэр Томас просто отказался во всем этом участвовать, так что после Реставрации его даже не оштрафовали.
Фернандо Ферфакс
Из судейских упоминания заслуживет Оливер Сент-Джон (из Сент-Джонов из Блетсо, представьте), оставшийся в истории благодаря своему мнению, что существует категория людей слишком опасных (как Страффорд), чтобы пользоваться защитой закона. Бессмертие, как понимаете, сомнительное, выраженное в словах "ещё никогда в стенах парламента не произносилась настолько варварская речь".
Революционер-теоретик Артур Гасельриг был за демократию и против любой диктатуры. Про него потом скажут, что "упрям как бык, но слаб умом". Не то чтобы ср Артур был слаб умом в буквальном смысле - вовсе нет, но он, похоже, совершенно не понимал принципов управления, и последовательно, с энергией, достойной лучшего применения, атаковал любые попытки как-то управлять процессом, от кого бы они ни исходили. Впрочем, в его истории любопытнее то, как его хранила судьба. Судите сами - в битве при при Раундвей Даун в 1643 году, в него трижды попадали пули, но не пробили кирасу. Затем Ричард Аткинс выстрелил Гаселригу в голову из пистолета, но не смог прострелить шлем. Не помогла и атака при помощи меча. Тогда Аткинс направил усилия на незащищенную доспехом лошадь Гаселрига, и убил ее, после чего Гаселриг попытался сдаться, но пока он освобождал себя от меча, примотанного к туловищу, его спасли. Чарльз I признанно не был юмористом, но выслушав рассказ о вышеизложенном хмыкнул, что "если бы Гасельриг был так же хорошо снабжен, как вооружен, он смог бы выдержать даже осаду". С воцарением Чарльза II его удача закончилась - он был заключен в Тауэр как враг нового режима, и через полгода там умер (в возрасте 60 лет, что для такого безбашенного джентльмена было вполне рекордом долгожительства).
Представителем фанатиков можно бы было назвать юриста-республиканца Генри Мартина. Вот уж у кого не было никаких тормозов, когда речь заходила о монархии. В 1643 году он поносил короля в парламенте такими площадными выражениями, что чуть не был осужден за государственную измену. Но потом король решил, что у типа, открыто призывающего к физическому уничтожению всех Стюартов, чтобы раз и навсегда избавиться от монархии, явно очень нехорошо с головой. Похоже, так оно и было, потому что его даже воевать не пустили, но Мартин не заскучал, а стал вскрывать личную переписку людей, которым не доверял, что закончилось для него плачевно - граф Нортумберленд, Алджернон Перси, отходил его своей тростью. Разумеется, Мартин с большой радостью подписал смертный приговор королю, но и за это его после Реставрации не казнили - просто изолировали от общества с полными, впрочем, удобствами, включавшими присутствие гражданской жены Мэри Вард.
Ну и вкратце о "черте невозврата" по имени граф Страффорд (сэр Томас Вентворт). Уж кто его знает, почему именно он. Наверное, Пим решил сделать Страффорда тем самым камнем преткновения, которым тот и стал, потому что Страффорда было легко не любить (любили его только те, кто знал хорошо). И потому, что из всех окружающих короля Чарльза в 1640 году именно Страффорд был реально опасен для власти парламента, совершенно верно предсказывая, чем всё это закончится, и требуя, чтобы король занял Тауэр и немедленно расквартировал там тех парламентариев, которые вели "предательскую" переписку с шотландцами, то есть пресвитерианскую группировку. Пока король колебался, Пим взял инициативу в свои руки. Страффорда арестовали уже через неделю после начала работы парламента, его ближайшие соратники бежали за границу.
В марте 1641 года Страффорда обвинили в тираническом управлении (что было правдой, таков был стиль этого мрачноватого нелюбителя дипломатических турусов), но, естественно, вообще никаким образом не было государственной изменой. Более того, именно такого поведения от сэра Томаса и ждали при дворе! Впрочем, обвинение в измене на тот момент прошло исключительно благодаря трусости и озабоченности своей карьерой парламентариев - за вынесение приговора проголосовали 204 человека из фракции Пима, которые к тому моменту уже боялись, что оправдание Страффорда станет их личным политическим крахом. Не голосовать решили 250 человек, и 59 имели мужество проголосовать "против". То есть, большинство парламентариев палаты общин, как видите, ситуацию оценивали вполне здраво, но струсили (возможно, оправданно) выступить против агрессивной фракции Пима.
Дело было за королем. И тогда Пим запустил циркуляцию слуха, что армия вот-вот ударит по Лондону, по Тауэру, и освободит "тирана" Страффорда. Лондон вышел на улицы, палата лордов сочла за лучшее проголосовать за смертный приговор голосами 51 к 9, и король, позже утверждавший, что руководствовался исключительно соображениями безопасности своей семьи, этот приговор завизировал. Беднягу Страффорда казнили ни за что, а Чарльз I имел потом наглость "не простить" тех, кто голосовал за это решение.
Что ж, за свою мгновенную трусость он позже заплатит жизнью, но имей король мужество поставить своих подданных тогда на место, как ему предлагал Страффорд, гражданской войны могло и не случиться. Хотя, с другой стороны, кризис был слишком глубок, чтобы рассосаться бесследно. Можно только предполагать, посмел бы парламент так лихо расправляться с неугодными посредством казней, если бы Пим не выиграл первый раунд.
читать дальшеВ этом парламенте сидели ведущие представители джентри от каждого графства, от каждого округа - и, таким образом, "старой крови" в этой палате общин было больше, чем в палате лордов. Кто-то из них уже всё для себя решил, встав в ряды сторонников короля, кто-то ещё колебался, кто-то был убежденным сторонником парламента. Это были очень разные люди, имена которых вскоре станут всем знакомыми через историю гражданской войны. Государственный секретарь Генри Вейн (Henry Vane the Elder) от Вилтона, сделавший себе через государственные должности грандиозное состояние (это он скупил все старые замки и их земли вокруг Дарема - Раби Кастл, Бернард Кастл, Лонг Ньютон)... Сэр Генри был стандартным примером жадного и коррумпированного чиновника, имевшего своих людей и среди оппозиции. Таких, к слову, было в политике похвально мало. В конечном итоге Генри Вейн предаст короля, но тот уже до этого потеряет к нему всякое доверие.
Джон Ашбёрнем (John Ashburnham), королевский секретарь, сидел от Гастингса. Его мать была из Вильерсов, так что Ашбёрнем был, по сути, человеком герцога Бэкингема. Он был богат, богат настолько, что у него периодически одалживался король (который, к слову, имел тенденцию долги возвращать). В будущем он станет королевским казначеем. Что самое интересное, он останется до конца верен королю, через многое пройдет после казни Чарльза, но будет несгибаемо и с большими последствиями для себя поддерживать его сына финансово. Ещё интереснее, что у этой истории счастливый конец: после Реставрации Ашбёрнем вернется на службу, и будет служить дипломатом.
Генри Вилмот (Henry Wilmot), граф Рочестер, был офицером и роялистом. Интересным его случай делает то, что он был не столько человеком короля, сколько человеком королевы - Генриэтта Мария собрала вокруг себя группу молодых парламентариев-роялистов, которые были, пожалуй, более радикальны, чем это подходило самому королю. Лорд Вильмот, в частности, участвовал в плане устроить армейский переворот в парламенте, причем с использованием французской помощи (королева была француженкой) - французы должны были захватить несколько крепостей на побережье, превратив их в точки опоры для роялистов. Насколько далеко зашел этот заговор и насколько он был серьезен - совершенно непонятно. Как говорят англичане, "Charles I's plots, like his grandmother's lovers, are capable of growing in the telling". Но лидер оппозиции Пим использовал эти планы, чтобы выслать королеву из страны. Дерзкий и предприимчивый, способный на нестандартные решения Вильмот был любим всеми, кроме, увы, Чарльза I, который не простил ему одного голосования (по делу графа Страффорда). Собственно, будь Вильмот (а не Дигби) советником короля, вся история Чарльза I вполне могла пойти совсем по-другому. Ну, по крайней мере следующий король, Чарльз II, очень Вильмота ценил.
Генри Джермин (Henry Jermyn) от Сент-Олбанс тоже был человеком королевы. Уж кто его знает почему, но репутация у него в Англии была дурная. Возможно, просто потому, что он, согласно пристрастиям королевы, пытался делать в Англии международную политику, чего англичане в общей массе не выносили, предпочитая делать свою политику самостоятельно, и вмешиваться в континентальную политику тоже самостоятельно и с выгодой для себя. Также Генри Джермин имел несчастье быть посланным её величеством к Марии Медичи с поздравлениями по поводу выздоровления, а имя Марии Медичи было проклято английскими протестантами ещё с времен Варфоломеевской ночи. А может он просто был ближе к делам королевы, чем это было привычно для постороннего... Карьеру армейскую Джермин делал, впрочем, вполне нормально, без неожиданных повышений, был вполне последовательным роялистом, и последовательно держался возле дел королевы, а не короля. Он был даже исполнителем ее завещания, и продолжил службу после этого.
Веллс (город) представлял сэр Ральф Хоптон (Ralph Hopton), талантливый офицер и пылкий защитник англиканской церкви, возражавший как против католиков, так и против пресвитерианцев. Сэр Ральф интересен тем, что политиком он, собственно, не был, и его единственная идеалогия могла быть полностью описана девизов "за Бога, короля и Отечество". Ещё 20 лет назад он самолично, на своем коне, вывез из Праги королеву Богемии Элизабет - просто потому, что та была королевой (впрочем, его младшая сестра, Абигейль, служила Элизабет в качестве фрейлины). И, тем не менее, Хоптон верил в политику и сидел в парламенте ещё в 1620-х, придерживаясь всё той же линии чести и справедливости, даже если справедливость требовалась для католика. Славно провоевав за роялистов всю гражданскую войну, он все-таки умрет за границей, не пожелав вернуться в Англию, которую новый король решит сделать пресвитерианской (в обмен на поддержку сторонников Ковенанта).
Джордж Дигби (George Digby), сын графа Бристоля, представлял Дорсет. Во многом его жизнь была сформирована историей его отца, ответственного за ппереговоры о сватовстве принца Чарльза к испанской инфанте Марии Анне, которые не задались. Король Джеймс был тогда в такой ярости, что объявил Дигби-старшего виноватым в этом унижении престижа королевского дома Англии, а принц Чарльз предложил ему прощение в обмен на признание вины. Будучи человеком вспыльчивым, Дигби нехорошо послал Чарльза подальше, в результате чего угодил в Тауэр. Оттуда он выдвинул обвинение против герцога Бэкингема, и Чарльз I, уже ставший королем) обещал ему слушание перед жюри палаты лордов, но так и не выполнил обещания, за что его довольно серьезно порицали потом, говоря, что от короля с такой подмоченной репутацией честности и чести ожидать не приходится.
Вместо отца выступил перед жюри его 12-летний сын, Джордж Дигби, и его речь произвела тогда большое впечатление как формой, так и содержанием. Но тут случилось убийство Бэкингема, и Дигби-старший, встревоженный радикализацией парламента, предложил королю свою шпагу, которую тот принял. Но отношения оставались натянутыми, и придворным наследник графа Бристоля по этой причине не был. В 1634 году он, унаследовавший вспыльчивость отца, ударил в Спринг Гарденс какого-то судейского, и неожиданно был посажен за это в тюрьму Флит. Скорее в качестве назидания Дигби-старшему, избегающему контактов в придворных кругах, но любви ко двору короля этот назидательный жест ни у графа, ни у его сына отнюдь не вызвало. Дигби был, собственно, интеллектуалом-дебоширом, охотно проводившим время с пером, но не чурающимся шпаги, и при этом был красавцем.
Учитывая всё это, не удивляет, что окозавшийся в парламенте Дигби сразу примкнул к Пиму, и горячо выступал за импичмент графу Страффорду - тому самому, который написал в свое время "бедный я", когда его припахали к заведомо провальным делам в Шотландии. Импичмент, впрочем, не прошел, и тогда Пим потребовал для Страффорда смертного приговора за государственную измену (с конфискацией имущества и лишением всех прав). И вот тут молодой Дигби очертя голову кинулся протестовать против этого требования, так как, скорее всего, лучше прочих понимал характер Томаса Вентворта, который был не предателем, а социопатом. Не говоря о том, что Страффорда осудили при помощи уловки, печально популярной в наше с вами время - за то, что не было подсудным в то время, когда совершалось, но стало подсудным много позже.
Вообще дело Страффорда стало своего рода чертой, разделившей парламентских радикалов и роялистов, но об этом позже. А Дигби в результате этой истории попал в палату лордов. Не за какие-то заслуги - его полная непригодность к политике ввиду отсутствия персональных убеждений была видна всем уже тогда. Его просто спасли из осатаневшей палаты общин, посадив в палату лордов по старинному праву старшего сына представлять своего отца.
Всю свою сознательную жизнь Дигби прожил... интересно, скажем так. Невероятнейшая персона - он обладал умением убеждать, но все его прожекты были совершенно сумасшедшими, и наотмашь били и по нему, и по тем, кто случился быть на тот момент рядом. Джордж Дигби был очень одаренным человеком, и легко достигал высот - но только для того, чтобы снова выкинуть какое-нибудь коленце и потерять всё. Он, под влиянием момента, был то протестантом, то католиком - в такие-то времена! Разумеется, он не смог не окунуться и в астрологию, и в философию. Возможно, психолог в этом описании увидит определенный диагноз, но в целом можно сказать, что все свои 65 лет жизни Джордж Дигби следовал зову сердца и не боялся последствий.
Из оппозиции в роялисты перешел и Артур Капелл (Arthur Capell), начавший с обвинения короля во многих бедах, случившихся в Хертфордшире, но ставший через полтора годы верным сторонником дома Стюартов, и пронесший эту верность даже через границу своей смерти на плахе в 1649 году, завещав свое сердце быть захороненным рядом с королем (что, к слову, выполнено не было).
Отдельно от всех фракций на момент открытия парламента стояли несколько человек.
Во-первых, Джон Колепепер (John Colepeper) из Кента, солдат и коммерсант в равных пропорциях, член Виргинской Лондонской компании, занимающейся колонизацией восточного побережья Америки. Он начал с военной службы именно на эту компанию, и стал политиком, будучи привлечен как специалист, хорошо разбирающийся в ситуации с американскими колониями. В парламенте 1640 года он поддержал приговор Страффорду, выступил с пламенной речью против монополий, и озвучил импичмент судье Роберту Беркли, который имел неосторожность энергично поддержать практику сбора корабельных денег с жителей побережья, на которые государство строило и снаряжало потом корабли. Закон этот был времен Плантагенетов - старый, почтенный, и совершенно обоснованный многими практиками побережий, как то разграблением грузов кораблей, потерпевших крушение у побережий, и довольно долго процветанием там же полуподпольных рынков торговли теми несчастными, которые пережили кораблекрушение, чтобы попасть в цепкие лапы местных "коммерсантов" и оказаться проданными в рабство. Опять же, заметим, импичмент судье вынесли в 1641 году за мнение, высказанное в 1637.
В общем, судью Беркли арестовали прямо на заседании, стащили со скамьи и поволокли в Тауэр, под заковыристые проклятия почтенного рыцаря, совершенно шокировавшие заседавших. Судья, кстати, довольно храбро перенес все испытания, вплоть до погибели своего дома, который сожгли в 1651 году шотландские пресвитериане. Он просто оборудовал конюшню под жилье, и переселился туда, сохранив присутствие духа и довольство жизнью.
Но вернемся к Колепеперу. Как и многие, он откололся от парламентариев на вопросе религии, проголосовав и против ликвидации института епископов, и против религиозного союза с шотландцами, и против так называемого Билля о корнях и ветвях, подписанного 15 000 лондонцев, требовавших полной реформации церкви в сторону пресвитерианства. Собственно, именно тогда сторонники этого билля и разгромили впервые лондонские церкви изнутри. А одним из представивших билль в парламенте был как раз Оливер Кромвель. Так что с 1642 года Колепепер стал роялистом, хотя никогда не шел за большинством и в новом политическом доме. Он, имеющий хороший военный опыт, не стеснялся браниться с принцем Рупертом, который ненавидел его как чуму, не боялся дуэлей, и не тушевался перед будущим Чарльзом II, который в будущем и воплотит в жизнь несколько моментов из планов Колепепера - в частности, относительно свободы шотландцев молиться так, как они считают нужным, и оставить в покое всех остальных.
Поэт Эдмунд Уоллер вообще был одним из немногих соловьев в стае политических коршунов. Он дружил с епископом Вустерским и виконтом Фолклендом, о котором я уже писала в истории о чистой рубашке перед битвой. В политику его занесло достаточно случайно, из-за слишком обширного родства (он и Кромвелю дальней родней приходился), причем многие родственники сидели в парламенте. Вдобавок Уоллер был крупным землевладельцем. И, наконец, он умел говорить действительно хорошо. Взгляды у него были скорее обнимающие мир, что паршивенько совпадало с обстановкой в этом мире. Тем не менее, от столкновения интересов в данном случае пострадал не соловей, а мир. Уоллер остался в 1642 в Лондоне, пытаясь убедить парламент помириться с королем, но как-то впутался или даже сам затеял заговор, который позволил бы королевской армии взять Лондон под контроль. Естественно, попался, но его испытания свелись к 18 месяцам заключения, после чего его благополучно изгнали из страны. Остальным заговорщикам повезло куда как меньше - их казнили, причем имена их сообщил именно Уоллер.
Изгнанный Уоллер путешествовал со вкусом и со стилем, при тугом кошельке и молодой жене. А тут и родство с Кромвелем пригодилось. Потом, когда Чарльз II спросит его о событиях 1643 года, Уоллес кротко ответит: "Poets, Sir, succeeded better at fiction than in truth". И знаете, ведь прочирикал благополучно до возраста 86 лет, увенчанный репутацией лучшего оратора палаты общин.
В самом начале деятельности Долгого парламента, когда тот ещё не знал, что будет долгим, там безраздельно царил старик Пим, имеющий за собой стройные ряды верных последователей. Были, разумеется, мятежные души, типа Вилмота, Джермина и сэра Филиппа Уорвика, но остальное большинство парламентариев было неопытным, пассивным и ведомым. Во всяком случае, до поры до времени. "Гвардия" Пима состояла из нескольких аристократов, некоторого количества судейских, революционеров и религиозных фанатиков.
Аристократом был, несомненно, Фердинандо Ферфакс, 2-й лорд Ферфакс из Камерона. По идее, его место было бы в палате лордов, но пэром он был шотландским, так что сидел в палате общин, зато за ним был весь Йоркшир и традиции шотландской знати. К Пиму Ферфакс прибился скорее из чувства сословной брезгливости ко всем прочим, менее значительным персонам, но антироялистом он, конечно, не был. Просто был увлечен роком событий, с которыми справлялся кое-как. Вот сын его, Томас Ферфакс, был уже убежденным парламентаристом, но не потому, что ненавидел тоталитаризм монархии как таковой, а потому, что считал парламентарное управление более безопасным для государства. Конечно же, он был глубоко разочарован тем, как повернулись дела, и категорически порвал с Кромвелем и управляемым им парламентом перед началом грандиозного шоу суда над монархом. Сэр Томас просто отказался во всем этом участвовать, так что после Реставрации его даже не оштрафовали.
Фернандо Ферфакс
Из судейских упоминания заслуживет Оливер Сент-Джон (из Сент-Джонов из Блетсо, представьте), оставшийся в истории благодаря своему мнению, что существует категория людей слишком опасных (как Страффорд), чтобы пользоваться защитой закона. Бессмертие, как понимаете, сомнительное, выраженное в словах "ещё никогда в стенах парламента не произносилась настолько варварская речь".
Революционер-теоретик Артур Гасельриг был за демократию и против любой диктатуры. Про него потом скажут, что "упрям как бык, но слаб умом". Не то чтобы ср Артур был слаб умом в буквальном смысле - вовсе нет, но он, похоже, совершенно не понимал принципов управления, и последовательно, с энергией, достойной лучшего применения, атаковал любые попытки как-то управлять процессом, от кого бы они ни исходили. Впрочем, в его истории любопытнее то, как его хранила судьба. Судите сами - в битве при при Раундвей Даун в 1643 году, в него трижды попадали пули, но не пробили кирасу. Затем Ричард Аткинс выстрелил Гаселригу в голову из пистолета, но не смог прострелить шлем. Не помогла и атака при помощи меча. Тогда Аткинс направил усилия на незащищенную доспехом лошадь Гаселрига, и убил ее, после чего Гаселриг попытался сдаться, но пока он освобождал себя от меча, примотанного к туловищу, его спасли. Чарльз I признанно не был юмористом, но выслушав рассказ о вышеизложенном хмыкнул, что "если бы Гасельриг был так же хорошо снабжен, как вооружен, он смог бы выдержать даже осаду". С воцарением Чарльза II его удача закончилась - он был заключен в Тауэр как враг нового режима, и через полгода там умер (в возрасте 60 лет, что для такого безбашенного джентльмена было вполне рекордом долгожительства).
Представителем фанатиков можно бы было назвать юриста-республиканца Генри Мартина. Вот уж у кого не было никаких тормозов, когда речь заходила о монархии. В 1643 году он поносил короля в парламенте такими площадными выражениями, что чуть не был осужден за государственную измену. Но потом король решил, что у типа, открыто призывающего к физическому уничтожению всех Стюартов, чтобы раз и навсегда избавиться от монархии, явно очень нехорошо с головой. Похоже, так оно и было, потому что его даже воевать не пустили, но Мартин не заскучал, а стал вскрывать личную переписку людей, которым не доверял, что закончилось для него плачевно - граф Нортумберленд, Алджернон Перси, отходил его своей тростью. Разумеется, Мартин с большой радостью подписал смертный приговор королю, но и за это его после Реставрации не казнили - просто изолировали от общества с полными, впрочем, удобствами, включавшими присутствие гражданской жены Мэри Вард.
Ну и вкратце о "черте невозврата" по имени граф Страффорд (сэр Томас Вентворт). Уж кто его знает, почему именно он. Наверное, Пим решил сделать Страффорда тем самым камнем преткновения, которым тот и стал, потому что Страффорда было легко не любить (любили его только те, кто знал хорошо). И потому, что из всех окружающих короля Чарльза в 1640 году именно Страффорд был реально опасен для власти парламента, совершенно верно предсказывая, чем всё это закончится, и требуя, чтобы король занял Тауэр и немедленно расквартировал там тех парламентариев, которые вели "предательскую" переписку с шотландцами, то есть пресвитерианскую группировку. Пока король колебался, Пим взял инициативу в свои руки. Страффорда арестовали уже через неделю после начала работы парламента, его ближайшие соратники бежали за границу.
В марте 1641 года Страффорда обвинили в тираническом управлении (что было правдой, таков был стиль этого мрачноватого нелюбителя дипломатических турусов), но, естественно, вообще никаким образом не было государственной изменой. Более того, именно такого поведения от сэра Томаса и ждали при дворе! Впрочем, обвинение в измене на тот момент прошло исключительно благодаря трусости и озабоченности своей карьерой парламентариев - за вынесение приговора проголосовали 204 человека из фракции Пима, которые к тому моменту уже боялись, что оправдание Страффорда станет их личным политическим крахом. Не голосовать решили 250 человек, и 59 имели мужество проголосовать "против". То есть, большинство парламентариев палаты общин, как видите, ситуацию оценивали вполне здраво, но струсили (возможно, оправданно) выступить против агрессивной фракции Пима.
Дело было за королем. И тогда Пим запустил циркуляцию слуха, что армия вот-вот ударит по Лондону, по Тауэру, и освободит "тирана" Страффорда. Лондон вышел на улицы, палата лордов сочла за лучшее проголосовать за смертный приговор голосами 51 к 9, и король, позже утверждавший, что руководствовался исключительно соображениями безопасности своей семьи, этот приговор завизировал. Беднягу Страффорда казнили ни за что, а Чарльз I имел потом наглость "не простить" тех, кто голосовал за это решение.
Что ж, за свою мгновенную трусость он позже заплатит жизнью, но имей король мужество поставить своих подданных тогда на место, как ему предлагал Страффорд, гражданской войны могло и не случиться. Хотя, с другой стороны, кризис был слишком глубок, чтобы рассосаться бесследно. Можно только предполагать, посмел бы парламент так лихо расправляться с неугодными посредством казней, если бы Пим не выиграл первый раунд.
@темы: Oliver Cromwell
-
-
10.10.2024 в 14:21-
-
10.10.2024 в 20:24-
-
11.10.2024 в 13:50я тут подумала, в 12 лет выступить перед парламентом, - хоть и не сам речь писал, - всё равно круто
-
-
11.10.2024 в 18:24-
-
12.10.2024 в 00:52-
-
12.10.2024 в 19:00-
-
14.10.2024 в 14:10