Do or die
Когда в следующий раз вам придет в голову, что в старые, добрые времена жилось гораздо интереснее, чем в нашем скучном, благоустроенном веке, подумайте вот о чем:
читать дальшеБольшинство свадеб устраивалось в июне, потому что после майской, единственной в году помывки, люди пахли еще преемлемо. Запах, тем не менее, начинал уже появляться, и именно поэтому в обычай вошел свадебный букет у невесты – чтобы запах цветов заглушал одор немытых тел. Роль ванны выполняла большая бочка, наполненная горячей водой. Хозяин дома имел привилегию на чистую воду, поэтому мылся первым. Следующими по очереди в той же воде мылись сыновья, потом – другие мужчины дома, потом женщины, а потом и дети. Младенцев купали последними. К этому моменту вода была уже такой мутной и грязной, что с тех времен в ход вошла поговорка «выплеснуть воду вместе с ребенком».
Дома имели соломенные крыши – из связанной толстой соломы, без всяких деревянных перекрытий под ней. Поскольку это было единственное место, в котором могли найти защиту от холода животные, то собаки, кошки и прочая мелочь (мыши, крысы и насекомые) жили именно в этой соломе. Во время дождя солома становилась мокрой, и животные легко с нее соскальзывали. Отсюда поговорка "It's raining cats and dogs." (что-то вроде «дождь хлещет собаками и кошками»)
Поскольку под крышей не было никакого перекрытия, ничто не мешало всякой всячине падать с крыши и через нее прямо в жилище. Так как людям не нравилось, когда им на лица падали среди ночи всякие паразиты, а то и существа покрупнее, они изобрели над своими кроватями балдахины.
Пол в домах был земляным. Только очень богатые люд могли позволить себе чем-то эту грязь застилать – не отсюда ли пошло «грязный бедняк»? Богатые клали на пол что-то вроде шифера, который, разумеется, был безумно скользким от влаги большую чась года, поэтому для лучшего передвижения на эти полы кидались обмолотки - та же солома, только короткая. Слой по мере износа и загрязнения кидался на слой, и к концу зимы вся эта масса начинала неизбежно вываливаться на улицу каждый раз, когда открывалась дверь. Именно так появились высокие пороги – чтобы удержать солому на полу внутри дома.
Пища готовилась на кухне, в огромном котле, который всегда свисал на цепи в очаге. Каждый день под этим котлом разводился огонь, и в него кидались инградиенты будущей трапезы – преимущественно овощи. Эта тушеная масса съедалась горячей вечером, остывала за ночь, после чего ею завтракали утром. В остатки кидались новые овощи, огонь снова разводился – и так до бесконечности. С тех пор в ход вошла присказка: «горячая бобовая каша, холодная бобовая каша, девятидневная бобовая каша» (peas porridge hot, peas porridge cold, peas porridge in the pot nine days old).
Иногда людям перепадала свинина, и это было поводом для большой гордости. Бекон вешался на видное место, чтобы все, кто заходит в дом, сразу видели, что хозяин дома в состоянии «приносить бекон в дом». Гостям, особенно уважаемым, могли отрезать крошечные кусочки бекона, и потом вся компания дружно сидела у очага, увлеченно жуя лакомые кусочки.
У зажиточных была посуда из олова. Пища легко окисляла этот металл, приводя к попаданию свинца в организм, и вызывая смерть от свинцового отравления. Особенно часто такое окисление вызывали помидоры. В результате помидоры считались ядовитыми чуть ли не до 1800-х годов.
Большинство людей пользовались, все-таки, натуральным материалом. В деревянном обрубке выдалбливалось некоторое углубление – и тарелка готова. А очень часто роль такого бруска играл хлеб, который выпекали очень редко, впрок, и потом высушивали до состояния деревянной доски. Таким образом у едока со временем появлялась возможность после ужина сидеть и долго-долго жевать наконец-то слегка размякший от соуса хлеб. Излишне говорить, что все это добро никогда не мылось, так что заводившаяся в «посуде» живность напрямую отправлялась в желудок едока.
Когда хлеб все-таки пекли, то свежий хлеб распределялся согласно статусу: нижняя, пригоревшая корка – работникам, верхняя часть с хрустящей корочкой – хозяину, а прочая семья делила остальное.
Виски и эль пили из свинцовых кубков. Воду в те годы не пили вообще, надо сказать, считая ее (скорее всего справедливо, если учесть полное отсутствие канализации) ядовитой. Поэтому периодически атомная смесь алкоголя и свинцовой окиси могла сшибить человека с ног. Вдоль дорог таких ослабевших собирали специальные возчики, и развозили по домам. Поскольку многие были в полумертвом состоянии, то семья просто воодружала «находку» на кухонный стол, и ждала, занимаясь своими делами, очнется их родной и близкий, или нет. Отсюда и пошел обычай «передерживать» покойников в доме или церкви перед отпеванием и захоронением.
Поскольку смертность в Европе была высокой, мест для захоронения всегда не хватало. Поэтому старые могилы периодически раскапывались, останки из них забирались, переносились в так называемые «костяные дома», а могилы использовались заново. Во время этих процедур было замечено, что приблизительно в каждом 25-м гробу изнутри на крышке имелись царапины, то есть четверть «покойников» хоронилась заживо. Поэтому к кисти предполагаемого покойника стали привязывать веревку, выводя ее на поверхность, к небольшому колоколу. Таким образом стражники на кладбище знали, что означает «звон мертвых», и могли спасти несчастного, похороненного заживо. Иногда с этой целью у свежей могилы дежурили члены семьи покойного.
читать дальшеБольшинство свадеб устраивалось в июне, потому что после майской, единственной в году помывки, люди пахли еще преемлемо. Запах, тем не менее, начинал уже появляться, и именно поэтому в обычай вошел свадебный букет у невесты – чтобы запах цветов заглушал одор немытых тел. Роль ванны выполняла большая бочка, наполненная горячей водой. Хозяин дома имел привилегию на чистую воду, поэтому мылся первым. Следующими по очереди в той же воде мылись сыновья, потом – другие мужчины дома, потом женщины, а потом и дети. Младенцев купали последними. К этому моменту вода была уже такой мутной и грязной, что с тех времен в ход вошла поговорка «выплеснуть воду вместе с ребенком».
Дома имели соломенные крыши – из связанной толстой соломы, без всяких деревянных перекрытий под ней. Поскольку это было единственное место, в котором могли найти защиту от холода животные, то собаки, кошки и прочая мелочь (мыши, крысы и насекомые) жили именно в этой соломе. Во время дождя солома становилась мокрой, и животные легко с нее соскальзывали. Отсюда поговорка "It's raining cats and dogs." (что-то вроде «дождь хлещет собаками и кошками»)
Поскольку под крышей не было никакого перекрытия, ничто не мешало всякой всячине падать с крыши и через нее прямо в жилище. Так как людям не нравилось, когда им на лица падали среди ночи всякие паразиты, а то и существа покрупнее, они изобрели над своими кроватями балдахины.
Пол в домах был земляным. Только очень богатые люд могли позволить себе чем-то эту грязь застилать – не отсюда ли пошло «грязный бедняк»? Богатые клали на пол что-то вроде шифера, который, разумеется, был безумно скользким от влаги большую чась года, поэтому для лучшего передвижения на эти полы кидались обмолотки - та же солома, только короткая. Слой по мере износа и загрязнения кидался на слой, и к концу зимы вся эта масса начинала неизбежно вываливаться на улицу каждый раз, когда открывалась дверь. Именно так появились высокие пороги – чтобы удержать солому на полу внутри дома.
Пища готовилась на кухне, в огромном котле, который всегда свисал на цепи в очаге. Каждый день под этим котлом разводился огонь, и в него кидались инградиенты будущей трапезы – преимущественно овощи. Эта тушеная масса съедалась горячей вечером, остывала за ночь, после чего ею завтракали утром. В остатки кидались новые овощи, огонь снова разводился – и так до бесконечности. С тех пор в ход вошла присказка: «горячая бобовая каша, холодная бобовая каша, девятидневная бобовая каша» (peas porridge hot, peas porridge cold, peas porridge in the pot nine days old).
Иногда людям перепадала свинина, и это было поводом для большой гордости. Бекон вешался на видное место, чтобы все, кто заходит в дом, сразу видели, что хозяин дома в состоянии «приносить бекон в дом». Гостям, особенно уважаемым, могли отрезать крошечные кусочки бекона, и потом вся компания дружно сидела у очага, увлеченно жуя лакомые кусочки.
У зажиточных была посуда из олова. Пища легко окисляла этот металл, приводя к попаданию свинца в организм, и вызывая смерть от свинцового отравления. Особенно часто такое окисление вызывали помидоры. В результате помидоры считались ядовитыми чуть ли не до 1800-х годов.
Большинство людей пользовались, все-таки, натуральным материалом. В деревянном обрубке выдалбливалось некоторое углубление – и тарелка готова. А очень часто роль такого бруска играл хлеб, который выпекали очень редко, впрок, и потом высушивали до состояния деревянной доски. Таким образом у едока со временем появлялась возможность после ужина сидеть и долго-долго жевать наконец-то слегка размякший от соуса хлеб. Излишне говорить, что все это добро никогда не мылось, так что заводившаяся в «посуде» живность напрямую отправлялась в желудок едока.
Когда хлеб все-таки пекли, то свежий хлеб распределялся согласно статусу: нижняя, пригоревшая корка – работникам, верхняя часть с хрустящей корочкой – хозяину, а прочая семья делила остальное.
Виски и эль пили из свинцовых кубков. Воду в те годы не пили вообще, надо сказать, считая ее (скорее всего справедливо, если учесть полное отсутствие канализации) ядовитой. Поэтому периодически атомная смесь алкоголя и свинцовой окиси могла сшибить человека с ног. Вдоль дорог таких ослабевших собирали специальные возчики, и развозили по домам. Поскольку многие были в полумертвом состоянии, то семья просто воодружала «находку» на кухонный стол, и ждала, занимаясь своими делами, очнется их родной и близкий, или нет. Отсюда и пошел обычай «передерживать» покойников в доме или церкви перед отпеванием и захоронением.
Поскольку смертность в Европе была высокой, мест для захоронения всегда не хватало. Поэтому старые могилы периодически раскапывались, останки из них забирались, переносились в так называемые «костяные дома», а могилы использовались заново. Во время этих процедур было замечено, что приблизительно в каждом 25-м гробу изнутри на крышке имелись царапины, то есть четверть «покойников» хоронилась заживо. Поэтому к кисти предполагаемого покойника стали привязывать веревку, выводя ее на поверхность, к небольшому колоколу. Таким образом стражники на кладбище знали, что означает «звон мертвых», и могли спасти несчастного, похороненного заживо. Иногда с этой целью у свежей могилы дежурили члены семьи покойного.
@темы: "Absentis"
Плохое питание и жалкое состояние медицины, которая не находила себе места между рецептами знахарки и теориями ученых педантов, порождали страшные физические страдания и высокую смертность. Средняя продолжительность жизни была низка, даже если попытаться определить ее, не принимая в расчет ужасающую детскую смертность и частые выкидыши у женщин, которые плохо питались и были вынуждены тяжело работать.
В современных индустриальных обществах средняя продолжительность жизни составляет около 70—75 лет, тогда как в средние века она никоим образом не должна была превышать 30 лет. Гильом де Сен-Патю, перечисляя свидетелей на процессе канонизации Людовика Святого, называет сорокалетнего мужчину «мужем зрелого возраста», а пятидесятилетнего - «человеком преклонных лет».
Физические дефекты встречались также в среде знати, особенно в Раннее Средневековье. На скелетах меровингских воинов были обнаружены тяжелые кариесы - следствие плохого питания; младенческая и детская смертность не щадила даже королевские семьи. Людовик Святой потерял несколько детей, умерших в детстве и юности. Но плохое здоровье и ранняя смерть были прежде всего уделом бедных классов, которых феодальная эксплуатация заставляла жить на крайнем пределе так, что один плохой урожай низвергал в пучину голода, тем менее переносимого, чем более уязвимы были организмы. Мы покажем ниже, в главе о чудесах, роль святых целителей. Набросаем здесь лишь печальную картину самых серьезных средневековых болезней, связь которых с недостаточным или некачественным питанием очевидна.
Самой распространенной и смертоносной из эпидемических болезней Средневековья был, конечно же, туберкулез, соответствующий, вероятно, тому «изнурению», «languor», о котором упоминает множество текстов.
Следующее место занимали кожные болезни - прежде всего ужасная проказа, к которой мы еще вернемся. Но и абсцессы, гангрены, чесотка, язвы, опухоли, шанкры, экзема (огонь св. Лаврентия), рожистое воспаление (огонь св. Сильвиана)— все выставляется напоказ в миниатюрах и благочестивых текстах. Две жалостные фигуры постоянно присутствуют в средневековой иконографии: Иов (особо почитаемый в Венеции, где имеется церковь Сан Джоббе, и в Утрехте, где построили госпиталь св. Иова), покрытый язвами и выскребывающий их ножом, и бедный Лазарь, сидящий у дверей дома злого богача со своей собакой, которая лижет его струпья: образ, где поистине объединены болезнь и нищета.
Золотуха, часто туберкулезного происхождения, была настолько характерна для средневековых болезней, что традиция наделяла французских королей даром ее исцеления.
Не менее многочисленными являлись болезни, вызванные авитаминозом, а также уродства. В средневековой Европе было великое множество слепцов с бельмами или дырами вместо глаз, которые позже будут блуждать на страшной картине Брейгеля, калек, горбунов, больных базедовой болезнью, хромых, паралитиков.
Другую впечатляющую категорию составляли нервные болезни: эпилепсия (или болезнь св. Иоанна), танец святого Ги; здесь же приходит на память св. Виллиброд, который был в Эхтернахе в XIII в. патроном Springprozession, пляшущей процессии на грани колдовства, фольклора и извращенной религиозности. С горячечной болезнью мы глубже проникаем в мир расстройства психики и безумия.
Тихие и яростные безумства лунатиков, буйно помешанных, идиотовв отношении к ним Средневековье колебалось между отвращением, которое старались подавить посредством некоей обрядовой терапии (изгнание бесов из одержимых), и сочувственной терпимостью, которая вырывалась на свободу в мире придворных (шуты сеньоров и королей), игры и театра.
Праздник дураков подготовил разгул Ренессанса, где повсюду, от «Корабля дураков» до комедий Шекспира, резвились безумцы, до тех пор пока в век классицизма на них не обрушились репрессии и они не оказались в больницах-тюрьмах, в том «великом заточении», которое было открыто Мишелем Фуко в его «Истории безумия».
А у самых истоков жизни — бесчисленные детские болезни, которые пытались облегчить множество святых покровителей. Это целый мир детских страданий и невзгод: острая зубная боль, которую успокаивает св. Агапий; конвульсии, которые лечат св. Корнелий, св. Жиль и многие другие; рахит, от которого помогают св. Обен, св. Фиакр, св. Фирмин, св. Маку; колики, которые также лечит св. Агапий в компании со св. Сиром и св. Германом Оссерским.
Стоит поразмыслить над этой физической хрупкостью, над этой психологической почвой, пригодной для того, чтобы на ней внезапно расцветали коллективные кризисы, произрастали телесные и душевные болезни, религиозные сумасбродства. Средневековье было по преимуществу временем великих страхов и великих покаяний — коллективных, публичных и физических. С 1150 г. вереницы людей, несущих камни для постройки кафедральных соборов, периодически останавливались для публичной исповеди и взаимного бичевания. Новый кризис в 1260 г.: сначала в Италии, а затем в остальном христианском мире неожиданно появились толпы флагеллантов. Наконец, в 1348 г. великая эпидемия чумы. «Черная смерть», стимулировала галлюцинирующие процессии, которые будут воссозданы современным кинематографом в фильме Ингмара Бермана «Седьмая печать». Даже на уровне повседневной жизни полуголодные, дурно питающиеся люди были предрасположены ко всем блужданиям разума: снам, галлюцинациям, видениям. Им могли явиться дьявол, ангелы, святые. Пречистая дева и сам Бог.
Источник: Жак ле Гофф, Цивилизация средневекового Запада, Сретенск: МЦИФИ, 2000. – С. 223-226.
А это романтика в картинках:
Почему романтика? Да так, я давно посматриваю на деятельность объединений типа "Дети Одина" - как раз случай смеси клинической романтизации прошлого с избытком тестостерона настоящего. Ну и куча фэнтезийной литературы, которую я нежно люблю за псевдоисторичность, но котороя начала потихоньку как бы подменять в подсознании истинную историю.
На картинках все еще чистенько выглядит)).
Мы в прошлом году были в Киеве и съездили в заповедник народного быта Пирогово. в каждой избе демонстрировали то корыта для стирки и золения, то баню во дворе, то прочие премудрости дл я человеческих условий жисти)) так что я хочу надеяться, что у славян все было не так запущено))
Если с кожными болезнями и тем, что вызвано недоеданием, понятно, то почему была распространена эпилепсия, которую и лечить-то не могли?)) а при физическом изнурениии и отсутствии лечения вряд ли возможно долго переносить припадки.
А туберкулез никуда не делся, от него и сейчас народ мрет, и проказа (в Бразилии, в Африке, в Индии есть целые деревни)
Тут нашла по истории оспы кусочек ( о прививании):
Вариоляция (вакцинация ранней, небезопасной вакциной) была известна на Востоке по крайней мере с раннего Средневековья: в Индии о ней сохранились записи VIII века, а в Китае X века. В Европу данная техника вакцинации была впервые привезена из Турции супругой британского посла в Стамбуле Мэри Уортли Монтегю в 1718 году, после чего была привита британская королевская семья.
В России вариоляция была введена после смерти от оспы 14-летнего императора Петра II.
В конце XVIII века английский врач Эдвард Дженнер изобрёл прививку от оспы на основе вируса коровьей оспы, которая была привита в Европе массово.
Первые прививки в России сделал специально приглашённый из Англии врач Томас Димсдейл. Первыми привитыми были Екатерина II Великая, Великий князь Павел Петрович, Великая княгиня Мария Фёдоровна, а через несколько дней и внуки Екатерины Александр и Константин Павловичи. Крестьянскому мальчику Маркову, от которого была привита оспа императрице, было присвоено дворянство, фамилия Оспенный и герб.