Do or die
Здесь нужно немного написать о Сомерсете, самой близкой после Саффолка личности у престола Генриха VI.
читать дальшеСомерсет был сыном Джона Бьюфорта, старшего сына того самого Джона Гонта Ланкастера, второго сына короля Эдварда III. То есть, родственник короля. Дети Гонта и их дети вообще держались вместе. Сам Джон Бьюфорт был человеком без особых претензий. Бьюфорты и не могли претендовать на трон, потому что это было одним из условий признания законности их рождения. В Джоне особенно поражает одна черта: верность короне. Не ее носителям, а именно самому институту. В принципе, это было в ситуации единственным выходом: Ричард II и Генри IV – они ведь были членами семьи, оба. И оба Джона, надо сказать, любили. Ричард сделал его маркизом, Генри поручал ему важные дипломатические и военные миссии. Генри даже хотел вернуть ему титул маркиза, который был аннулирован после смерти короля Ричарда, но Джон отказался, сказав, что «маркиз» в этой стране звучит довольно глупо, и он предпочитает оставаться эрлом.
Одним из его четырех сыновей и был Эдмунд Бьюфорт. Старший брат, Джон, был титулован из графа Сомерсета герцогом в 1443 году, и в том же году стал губернатором Гиени, но результаты его командования были настолько неудовлетворительны, что он в депрессии покончил с собой (возможно). Не хватал звезд и Эдмунд, унаследовавший титул, но его это, похоже, не огорчало. Конечно, кое-какие заслуги у Сомерсета были: например, ему удалось в 1431 отвоевать назад потерянный было Арфлер. Но потом он только терял и терял территории, что сделало его на родине фигурой крайне непопулярной.
На самом деле, он решительно ничего не мог бы сделать, но всех интересовал только конечный результат, и ответ на вопрос «кто виноват». Вина Сомерсета была в том, что, будучи Лейтенантом Франции в годы мира, он решительно ничего не сделал для того, чтобы подготовиться к войне. Хотя даже предпринятое усилие только отсрочило бы поражение Англии, но не отменило его. На самом деле, Сомерсет-то страстно желал успехов во Франции, это было бы его единственным козырем против Йорка – но Франция была потеряна.
Сомерсет вернулся в Англию, где Генрих упорно держал его при себе. Почему – понятно. От всего клана Бьюфортов, верной опоры престола Ланкастеров, у него остался только этот. К тому же, Сомерсет не был в числе тех, кто ждал смерти слабого короля, чтобы перехватить корону для себя, а Йорк – был. Ведь в тот момент Генрих, несмотря на годы брака, все еще оставался бездетным, и корона настолько манила Ричарда Йорка, что он самовольно покинул Ирландию на одного из своих помощников, и неожиданно вернулся в Англию тоже.
И что мог сделать король или парламент? Решительно ничего. Ситуация в Англия сложилась так, что бароны стали сильнее и короля, и парламента. На севере вся власть была у де Перси и Невиллов, на Западе – у Девонов и Бонвиллов, в Бедфордшире – у Грея и Фанхоупа, которые еще и вели совершенно самовольные войны между собой. Бароны забрали под себя все, что так легко отдавал король. Например, у одного только Варвика, впридачу к собственным владениям, были под рукой 16 крепостей! К тому же, это были натренированные во французских компаниях военные, приведшие с собой собственных наемников, которых не связывало никакое чувство лояльности к королю и стране, где они служили. Они были верны своему нанимателю, и в ответ ожидали от него денег и иммунитета от закона.
И вот в 1450 году и Сомерсет, и Йорк оказались в Англии. Король назначил Сомерсета на место Саффолка, поскольку доверял ему, и хотел, к тому же, как-то компенсировать скудные доходы друга и родственника. В самом деле, годовой доход герцога был всего 300 фунтов, тогда как годовой доход Йорка был около 6 000 фунтов. Должность главного коннетабля Англии дала Сомерсету 3 000 фунтов в год, но это восстановило против него всех остальных баронов, которые не считали Сомерсета подходящей фигурой для такой должности.
Строго говоря, Ричард Йорк не имел ни малейшего права отставить свой пост и явиться в Англию. Здесь им двигали, помимо мотивов скрытых, мотивы совершенно альтруистические: он решил воспользоваться своим голосом в правительстве и авторитетом среди баронов, чтобы положить конец шабашу королевских любимчиков. А поскольку в те времена такие задачи осуществлялись отнюдь не в парламентских прениях, королевский совет впал в панику, отдав приказ арестовать Йорка в тот момент, когда он ступит на английскую землю. Но ведь и у Йорка опыт боев и интриг был немалый. Он высадился в Уэльсе! Потом, пройдя через земли Маршей, набрал целое войско, объявил своей задачей и обязанностью свергнуть Сомерсета и восстановить справедливость, увернулся от Томаса Хо, и в сентябре 1450 оказался у стен Лондона.
Королю ничего не оставалось, как дать Йорку аудиенцию. Йорк немедленно начал разговор с претензии, что ему пытались помешать занять его законное место в правительстве. Король, по своему обыкновению не любящий ссор, пристыженно извинился за свое распоряжение об аресте герцога, и пообещал, что впредь у него будет возможность беспрепятственно быть услышанным в совете лордов. Но Йорк не затем явился в Лондон, чтобы просто принять участие в веселом ограблении своей страны и своего народа. Поэтому он продолжил речь требованием восстановления справедливости и законности, и наказания «предателей».
”Please if your Highness tenderly to consider the great grundging and rumour that is universally in this your realm of that justice is not duly ministered to such as trespass and offend against your laws, and especially of them that are indited treason, … wherefore I, your humble subject and liegeman Richard, Duke of York, willing as effectually as I can, and desiring surety and prosperity of your most royal person and welfare of this your noble realm, counsel and advise your excellence… for to ordain and provide that due justice be had against all such that be so indited or openly so noised: wherein I offer, and will put me in devoir for to execute your commandments in these premises of such offenders, and redress of the said misrulers to my might and power” (из архивов семьи Пастон).
После этого громкого заявления Йорк удалился в Фозерингей ожидать открытия парламентской сессии, а король... Король снова спрятался от возможных выяснений отношений, то ли в Фиссвике, то ли в Бристоу. Парламент на ноябрь он, все таки, перед этим созвал. И что это был за парламент! Вряд ли до этого лорды когда либо являлись в Лондон в сопровождении такого количества до зубов вооруженных конвоев. Сохранилась переписка Нортумберленда с современным ему Пастоном, не оставляющая сомнения в том, что ожидается серьезная стычка между Сомерсетом и Йорком, в которой, разумеется, надо поддержать Йорка.
Помимо того, что Сомерсет оказался единственным, кого было возможно винить за французские катастрофы, его явная близость к трону тревожила лордов вот по какой причине: Генри IV, очень любивший и ценивший своих сводных братьев, тем не менее актом 1407 года еще раз подчеркнул законность старого решения парламента, узаконившего Бьюфортов, как детей Джона Гонта, с условием, что они никогда не будут рассматриваться как возможные кандидаты на трон. То есть, Сомерсет ни в коем случае не мог быть законным преемником Генриху VI, если бы тот умер бездетным. А вот права Йорков на трон Генри IV то ли проглядел, то ли предпочел не заметить. Вряд ли ему, отцу четверых сыновей, могло придти в голову, что трое из них (Бедфорд, Кларенс, Глочестер) умрут бездетными, а четвертый оставит после себя единственного потомка сомнительного качества. По сути, у Ланкастеров не осталось никого на замену Генриху, кроме Сомерсета. А даже мысль о Сомерсете на троне вызывала у благородных эрлов и английского простонародья колики: Францию продал, так что ж он с Англией-то сотворит! Пожалуй, теоретическая корона на голове Сомерсета не вызывала аллергии только у самого короля и его придворных.
Опять же, бунт Кейда, назвавшегося Мортимером, получил довольно оригинальный резонанс, отозвавшийся в предпарламентских настроениях. Собственно, что люди по более или менее отдаленным от Лондона городкам и деревням запомнили: что некий Мортимер, родственник герцога Йорка, хотел рассказать доброму королю правду и наказать кривду. Понятно, что в палате общин в том году собрались сплошные йоркисты! Кстати, кто был направлен в Кент с карательной экспедицией? Правильно, Сомерсет. Коннетабль. Главный злодей королевства. И пусть эта экспедиция казнила только нескольких мародеров, кто об этом помнил?
Думали ли сами Сомерсет и Йорк о возможности сесть на трон в случае смерти короля? Несомненно. А пока король здравствовал, каждый хотел стать той силой у трона, которая рассматривается естественной и неоспоримой силой наследника престола.
Единственным человеком, способным мыслить ясно, оказался в тот момент только ставший уже кардиналом Кемп. Он пытался напомнить, что Гиень еще не потеряна, и что, вместо ссор дома, было бы неплохо направить подкрепления туда, но Англия, очевидно, уже мысленно распрощалась со своими континентальными владениями, и направила всю накопленную воинственность на дела внутренние. 1 декабря толпа лондонцев-йоркистов напала на Сомерсета, и его спасло только то, что лорд Девон вывез его на своей барке. Толпа утешилась тем, что раскидала резиденцию Сомерсета в Блэкфриарс. На следующий день произошли нападения на сэра Томаса Хо, сэра Томаса Тоденхема и лорда Гастингса. 3 декабря король, в полном доспехе, в сопровождении своих лордов, бронированных не менее внушительно, медленно проехал через весь город, намекнув этим горожанам, что слишком далеко заходить в беспорядках не стоит – силы короля их раздавят и не заметят. После этого король удалился в Гринвич праздновать свой день рождения.
К Рождеству он сделал довольно оригинальный ход, услав прочь Сомерсета, сделав его Капитаном Кале, а сам отправился с герцогом Йорком в Кент, вершить суд над арестованными во время восстания Кейда. Неглупо, очень неглупо! Одновременно король давал понять подданным, что не такой уж он мямля, как о нем думали, и подрывал связь Йорк – Мортимер/Кейд, тем более, что в этой экспедиции казненных было немало. Девять в Рочестере и «много» в Кентербери. Один только Лондонский мост «украсили» 13 голов!
Но парламент, собравшийся после рождественских праздников, в январе 1451, вернулся ровнехонько к тому, на чем прервался: к требованию удалить от двора Сомерсета, герцогиню Саффолк, лордов Дадли и Гастингса, аббата Глочестера (которого Йорк, собственно, уже давно арестовал по пути к Лондону), а также Сэя, Тревильяна и Дэниэла, против которых была направлена еще петиция Кейда.
Палата общин требовала возвращений розданных земель короны обратно владельцу, т.е. королю, который к 1451 году имел уже личный долг в 372 000 фунтов при личном годовом доходе 5 000 фунтов, при том, что его хозяйство поглощало, вдобавок, 24 000 фунтов ежегодно! Генрих, который обычно при подобных дебатах вводил оппонентов в ступор, торгуясь за интересы каждого когда-то им одаренного, согласился на то, что треть раздаренного можно и вернуть короне.
В мае палата общин выпустила, как сказать, кота на стол, выступив с требованием назначить Ричарда Йорка официально наследником престола. Сделал это некий стряпчий из Бристоля, Томас Янг. Причем, в палате общин петиция собрала за собой большинство, тогда как палата лордов в принципе была против. Инцидент закончился так, как обычно заканчиваются подобные инциденты: король просто распустил парламент, а Янга посадил за наглость в Тауэр.
Впрочем, лето королю испортили собственные лорды. То здесь, то там осаждали поднаторевшие во Франции благородные эрлы друг друга в замках. Король метался туда и сюда, гася пожары локальных войн: Кент, Сассекс, Хемпшир, Вилтшир, Нортхемптон, Лейчестер, Ковентри... А герцог Йорк сидел у себя в Людлоу достаточно тихо, но занятый делом, сидел до самого января 1452 года, когда он вдруг издал манефест, отказываясь от своей лояльности королю, и 3 февраля обратился с призывом к жителям Шрюсбери помочь ему избавиться, наконец, от Сомерсета:
«I signify unto you, that, with the help and supportation of Almighty God, and of our Lady, and of all the Company of Heaven, I, after long sufferance and delays, thought it is not my will or intent to displease my sovereign lord, seeing that the said Duke ever prevaileth and ruleth the King’s person, and that by this means the land is likely to be destroyed, am fully concluded to proceed in all haste against him with the help of my kinsmen and friends”.
К Йорку присоединились Девон и Кобхэм, и их объединенные силы двинулись на Лондон. Король, снова вопреки собственной репутации нюни и мямли, поднял лояльные ему силы, и двинулся навстречу герцогу, но – разминулись... В общем, подошел герцог Йорк к Лондону никем не задержанный, но в город, все-таки, не вошел, свернув внезапно в Кент, и разбив лагерь в Дартфорде, где король его, наконец, нашел. Героически разместив свои отряды между лагерем герцога и Лондоном, король открыл переговоры, послав к Йорку епископа Или, Ричарда Вудвилла и Ричарда Эндрю в качестве конвоя. Собственно, в расчеты Йорка не входило воевать, но он не мог и согласиться «мирно разойтись», зная, как легко король перерешивает свои решения. Йорк ответил, что разойдутся его силы только после того, как Сомерсет будет арестован и отдан под суд. После длительного совещания парламентеры ответили согласием.
Непонятно, что сподвигло Ричарда Йорка отправиться в палатку Генриха одному. Возможно, он не хотел, чтобы его появление в лагере короля выглядело уж слишком воинственным и вызывающим. Но он совершил ошибку, и понял это практически сразу, увидев возле короля... Сомерсета. И пришлось Йорку входить в Лондон не победителем, а побежденным, и принять в кафедрале св. Павла клятву никогда не оспаривать действия короля ни словом, ни делом. После этого его отпустили. Можно сказать, что легко отделался, ведь можно не сомневаться, что Сомерсет и сердечно дружившая с ним королевская чета предпочли бы видеть герцога Йорка в каменном саркофаге, но убить человека такой популярности позволить себе они не могли. Король провел последующие месяцы, путешествуя со всем свом двором по стране, несомненно, чтобы быть подальше от Лондона и правительства, разъяренного очередной порцией фиаско с континента.
Тем не менее, парламент, собравшийся в марте 1453 года, был чисто ланкастеанским. Сомерсет и все лорды, изгнания которых требовал Йорк, чувствовали себя прекрасно и были активны, а Йорк – Йорк молчал. Правда, Англии от всего этого проку было мало. Лорды воевали, и воевали серьезно друг с другом, особенно старые враги: многочисленные члены домов де Перси и Невиллов. Этим же летом с королем случился первый приступ болезни, которую все объясняют по-разному. Кто-то считает, что король, утомленный постоянными проблемами и окончательной потерей Франции, впал в глубочайшую депрессию. Кто-то утверждает, что физическое перенапряжение вызвало у него небольшое кровоизлияние, в результате чего некоторые участки мозга безвозвратно пострадали. Кто-то намекает, что король не вынес правды об отношениях между женой и Сомерсетом, открывшуюся благодаря тому, что двор постоянно находился в движении, и связь любовникам стало скрывать сложно. Факт же о болезни короля известен только один: его состояние чрезвычайно напоминало «остекляневшее» состояние его деда Шарля Шестого Французского. И таким он оставался долгих 18 месяцев.
А 18 октября королева родила, наконец, сына. Крестили ребенка со всей подобающей пышностью, и назвали Эдвардом. Только был в то время у королей (а может, и не только) любопытный обычай: отец должен был публично признать ребенка своим, чего Генрих, в его состоянии, сделать никак не мог. Королева попыталась форсировать события через три месяца, притащив младенца Генриху в присутствии герцога Бэкингема, но чуда не произошло. Генрих взглянул на ребенка только раз, и снова закрыл глаза. Поскольку при дворе друзей у Маргареты практически не было, сплетни о том, что отцом ребенка королевы является Сомерсет, набрали такую силу, что дошли до наших дней. Очевидно, больше «свалить ответственность» было не на кого, а дела правительственные были у королевы под контролем действительно только благодаря Сомерсету, то есть они были достаточно близки.
Законнорожденность ребенка при таком своеобразном отце, как Генрих, в любом случае была бы поставлена под вопрос, даже если бы Генрих признал его честь по чести: уж очень появление принца меняло в королевстве расстановку сил. Ричард Йорк больше не мог быть преемником или заместителем Генриха по праву рождения. Максимум, на что он мог расчитывать – быть лидером оппозиции, требующей перемен. Воплощение в жизнь более сильных амбиций потребовало бы смены династии: проще говоря, открытого бунта против короны со всеми вытекающими последствиями. Зато теперь на первую роль в королевстве открыто выдвинулась Маргарита Анжу, как мать наследника престола. Да, власть над мужем у нее была и раньше, и через его авторитет она более или менее двигала события так, как ей хотелось, но по мелочам, просто ради личного обогащения и комфорта. Теперь перед ней открылась куда как более широкая арена, причем без нужды прятаться за чьей-то спиной и формальным авторитетом.
читать дальшеСомерсет был сыном Джона Бьюфорта, старшего сына того самого Джона Гонта Ланкастера, второго сына короля Эдварда III. То есть, родственник короля. Дети Гонта и их дети вообще держались вместе. Сам Джон Бьюфорт был человеком без особых претензий. Бьюфорты и не могли претендовать на трон, потому что это было одним из условий признания законности их рождения. В Джоне особенно поражает одна черта: верность короне. Не ее носителям, а именно самому институту. В принципе, это было в ситуации единственным выходом: Ричард II и Генри IV – они ведь были членами семьи, оба. И оба Джона, надо сказать, любили. Ричард сделал его маркизом, Генри поручал ему важные дипломатические и военные миссии. Генри даже хотел вернуть ему титул маркиза, который был аннулирован после смерти короля Ричарда, но Джон отказался, сказав, что «маркиз» в этой стране звучит довольно глупо, и он предпочитает оставаться эрлом.
Одним из его четырех сыновей и был Эдмунд Бьюфорт. Старший брат, Джон, был титулован из графа Сомерсета герцогом в 1443 году, и в том же году стал губернатором Гиени, но результаты его командования были настолько неудовлетворительны, что он в депрессии покончил с собой (возможно). Не хватал звезд и Эдмунд, унаследовавший титул, но его это, похоже, не огорчало. Конечно, кое-какие заслуги у Сомерсета были: например, ему удалось в 1431 отвоевать назад потерянный было Арфлер. Но потом он только терял и терял территории, что сделало его на родине фигурой крайне непопулярной.
На самом деле, он решительно ничего не мог бы сделать, но всех интересовал только конечный результат, и ответ на вопрос «кто виноват». Вина Сомерсета была в том, что, будучи Лейтенантом Франции в годы мира, он решительно ничего не сделал для того, чтобы подготовиться к войне. Хотя даже предпринятое усилие только отсрочило бы поражение Англии, но не отменило его. На самом деле, Сомерсет-то страстно желал успехов во Франции, это было бы его единственным козырем против Йорка – но Франция была потеряна.
Сомерсет вернулся в Англию, где Генрих упорно держал его при себе. Почему – понятно. От всего клана Бьюфортов, верной опоры престола Ланкастеров, у него остался только этот. К тому же, Сомерсет не был в числе тех, кто ждал смерти слабого короля, чтобы перехватить корону для себя, а Йорк – был. Ведь в тот момент Генрих, несмотря на годы брака, все еще оставался бездетным, и корона настолько манила Ричарда Йорка, что он самовольно покинул Ирландию на одного из своих помощников, и неожиданно вернулся в Англию тоже.
И что мог сделать король или парламент? Решительно ничего. Ситуация в Англия сложилась так, что бароны стали сильнее и короля, и парламента. На севере вся власть была у де Перси и Невиллов, на Западе – у Девонов и Бонвиллов, в Бедфордшире – у Грея и Фанхоупа, которые еще и вели совершенно самовольные войны между собой. Бароны забрали под себя все, что так легко отдавал король. Например, у одного только Варвика, впридачу к собственным владениям, были под рукой 16 крепостей! К тому же, это были натренированные во французских компаниях военные, приведшие с собой собственных наемников, которых не связывало никакое чувство лояльности к королю и стране, где они служили. Они были верны своему нанимателю, и в ответ ожидали от него денег и иммунитета от закона.
И вот в 1450 году и Сомерсет, и Йорк оказались в Англии. Король назначил Сомерсета на место Саффолка, поскольку доверял ему, и хотел, к тому же, как-то компенсировать скудные доходы друга и родственника. В самом деле, годовой доход герцога был всего 300 фунтов, тогда как годовой доход Йорка был около 6 000 фунтов. Должность главного коннетабля Англии дала Сомерсету 3 000 фунтов в год, но это восстановило против него всех остальных баронов, которые не считали Сомерсета подходящей фигурой для такой должности.
Строго говоря, Ричард Йорк не имел ни малейшего права отставить свой пост и явиться в Англию. Здесь им двигали, помимо мотивов скрытых, мотивы совершенно альтруистические: он решил воспользоваться своим голосом в правительстве и авторитетом среди баронов, чтобы положить конец шабашу королевских любимчиков. А поскольку в те времена такие задачи осуществлялись отнюдь не в парламентских прениях, королевский совет впал в панику, отдав приказ арестовать Йорка в тот момент, когда он ступит на английскую землю. Но ведь и у Йорка опыт боев и интриг был немалый. Он высадился в Уэльсе! Потом, пройдя через земли Маршей, набрал целое войско, объявил своей задачей и обязанностью свергнуть Сомерсета и восстановить справедливость, увернулся от Томаса Хо, и в сентябре 1450 оказался у стен Лондона.
Королю ничего не оставалось, как дать Йорку аудиенцию. Йорк немедленно начал разговор с претензии, что ему пытались помешать занять его законное место в правительстве. Король, по своему обыкновению не любящий ссор, пристыженно извинился за свое распоряжение об аресте герцога, и пообещал, что впредь у него будет возможность беспрепятственно быть услышанным в совете лордов. Но Йорк не затем явился в Лондон, чтобы просто принять участие в веселом ограблении своей страны и своего народа. Поэтому он продолжил речь требованием восстановления справедливости и законности, и наказания «предателей».
”Please if your Highness tenderly to consider the great grundging and rumour that is universally in this your realm of that justice is not duly ministered to such as trespass and offend against your laws, and especially of them that are indited treason, … wherefore I, your humble subject and liegeman Richard, Duke of York, willing as effectually as I can, and desiring surety and prosperity of your most royal person and welfare of this your noble realm, counsel and advise your excellence… for to ordain and provide that due justice be had against all such that be so indited or openly so noised: wherein I offer, and will put me in devoir for to execute your commandments in these premises of such offenders, and redress of the said misrulers to my might and power” (из архивов семьи Пастон).
После этого громкого заявления Йорк удалился в Фозерингей ожидать открытия парламентской сессии, а король... Король снова спрятался от возможных выяснений отношений, то ли в Фиссвике, то ли в Бристоу. Парламент на ноябрь он, все таки, перед этим созвал. И что это был за парламент! Вряд ли до этого лорды когда либо являлись в Лондон в сопровождении такого количества до зубов вооруженных конвоев. Сохранилась переписка Нортумберленда с современным ему Пастоном, не оставляющая сомнения в том, что ожидается серьезная стычка между Сомерсетом и Йорком, в которой, разумеется, надо поддержать Йорка.
Помимо того, что Сомерсет оказался единственным, кого было возможно винить за французские катастрофы, его явная близость к трону тревожила лордов вот по какой причине: Генри IV, очень любивший и ценивший своих сводных братьев, тем не менее актом 1407 года еще раз подчеркнул законность старого решения парламента, узаконившего Бьюфортов, как детей Джона Гонта, с условием, что они никогда не будут рассматриваться как возможные кандидаты на трон. То есть, Сомерсет ни в коем случае не мог быть законным преемником Генриху VI, если бы тот умер бездетным. А вот права Йорков на трон Генри IV то ли проглядел, то ли предпочел не заметить. Вряд ли ему, отцу четверых сыновей, могло придти в голову, что трое из них (Бедфорд, Кларенс, Глочестер) умрут бездетными, а четвертый оставит после себя единственного потомка сомнительного качества. По сути, у Ланкастеров не осталось никого на замену Генриху, кроме Сомерсета. А даже мысль о Сомерсете на троне вызывала у благородных эрлов и английского простонародья колики: Францию продал, так что ж он с Англией-то сотворит! Пожалуй, теоретическая корона на голове Сомерсета не вызывала аллергии только у самого короля и его придворных.
Опять же, бунт Кейда, назвавшегося Мортимером, получил довольно оригинальный резонанс, отозвавшийся в предпарламентских настроениях. Собственно, что люди по более или менее отдаленным от Лондона городкам и деревням запомнили: что некий Мортимер, родственник герцога Йорка, хотел рассказать доброму королю правду и наказать кривду. Понятно, что в палате общин в том году собрались сплошные йоркисты! Кстати, кто был направлен в Кент с карательной экспедицией? Правильно, Сомерсет. Коннетабль. Главный злодей королевства. И пусть эта экспедиция казнила только нескольких мародеров, кто об этом помнил?
Думали ли сами Сомерсет и Йорк о возможности сесть на трон в случае смерти короля? Несомненно. А пока король здравствовал, каждый хотел стать той силой у трона, которая рассматривается естественной и неоспоримой силой наследника престола.
Единственным человеком, способным мыслить ясно, оказался в тот момент только ставший уже кардиналом Кемп. Он пытался напомнить, что Гиень еще не потеряна, и что, вместо ссор дома, было бы неплохо направить подкрепления туда, но Англия, очевидно, уже мысленно распрощалась со своими континентальными владениями, и направила всю накопленную воинственность на дела внутренние. 1 декабря толпа лондонцев-йоркистов напала на Сомерсета, и его спасло только то, что лорд Девон вывез его на своей барке. Толпа утешилась тем, что раскидала резиденцию Сомерсета в Блэкфриарс. На следующий день произошли нападения на сэра Томаса Хо, сэра Томаса Тоденхема и лорда Гастингса. 3 декабря король, в полном доспехе, в сопровождении своих лордов, бронированных не менее внушительно, медленно проехал через весь город, намекнув этим горожанам, что слишком далеко заходить в беспорядках не стоит – силы короля их раздавят и не заметят. После этого король удалился в Гринвич праздновать свой день рождения.
К Рождеству он сделал довольно оригинальный ход, услав прочь Сомерсета, сделав его Капитаном Кале, а сам отправился с герцогом Йорком в Кент, вершить суд над арестованными во время восстания Кейда. Неглупо, очень неглупо! Одновременно король давал понять подданным, что не такой уж он мямля, как о нем думали, и подрывал связь Йорк – Мортимер/Кейд, тем более, что в этой экспедиции казненных было немало. Девять в Рочестере и «много» в Кентербери. Один только Лондонский мост «украсили» 13 голов!
Но парламент, собравшийся после рождественских праздников, в январе 1451, вернулся ровнехонько к тому, на чем прервался: к требованию удалить от двора Сомерсета, герцогиню Саффолк, лордов Дадли и Гастингса, аббата Глочестера (которого Йорк, собственно, уже давно арестовал по пути к Лондону), а также Сэя, Тревильяна и Дэниэла, против которых была направлена еще петиция Кейда.
Палата общин требовала возвращений розданных земель короны обратно владельцу, т.е. королю, который к 1451 году имел уже личный долг в 372 000 фунтов при личном годовом доходе 5 000 фунтов, при том, что его хозяйство поглощало, вдобавок, 24 000 фунтов ежегодно! Генрих, который обычно при подобных дебатах вводил оппонентов в ступор, торгуясь за интересы каждого когда-то им одаренного, согласился на то, что треть раздаренного можно и вернуть короне.
В мае палата общин выпустила, как сказать, кота на стол, выступив с требованием назначить Ричарда Йорка официально наследником престола. Сделал это некий стряпчий из Бристоля, Томас Янг. Причем, в палате общин петиция собрала за собой большинство, тогда как палата лордов в принципе была против. Инцидент закончился так, как обычно заканчиваются подобные инциденты: король просто распустил парламент, а Янга посадил за наглость в Тауэр.
Впрочем, лето королю испортили собственные лорды. То здесь, то там осаждали поднаторевшие во Франции благородные эрлы друг друга в замках. Король метался туда и сюда, гася пожары локальных войн: Кент, Сассекс, Хемпшир, Вилтшир, Нортхемптон, Лейчестер, Ковентри... А герцог Йорк сидел у себя в Людлоу достаточно тихо, но занятый делом, сидел до самого января 1452 года, когда он вдруг издал манефест, отказываясь от своей лояльности королю, и 3 февраля обратился с призывом к жителям Шрюсбери помочь ему избавиться, наконец, от Сомерсета:
«I signify unto you, that, with the help and supportation of Almighty God, and of our Lady, and of all the Company of Heaven, I, after long sufferance and delays, thought it is not my will or intent to displease my sovereign lord, seeing that the said Duke ever prevaileth and ruleth the King’s person, and that by this means the land is likely to be destroyed, am fully concluded to proceed in all haste against him with the help of my kinsmen and friends”.
К Йорку присоединились Девон и Кобхэм, и их объединенные силы двинулись на Лондон. Король, снова вопреки собственной репутации нюни и мямли, поднял лояльные ему силы, и двинулся навстречу герцогу, но – разминулись... В общем, подошел герцог Йорк к Лондону никем не задержанный, но в город, все-таки, не вошел, свернув внезапно в Кент, и разбив лагерь в Дартфорде, где король его, наконец, нашел. Героически разместив свои отряды между лагерем герцога и Лондоном, король открыл переговоры, послав к Йорку епископа Или, Ричарда Вудвилла и Ричарда Эндрю в качестве конвоя. Собственно, в расчеты Йорка не входило воевать, но он не мог и согласиться «мирно разойтись», зная, как легко король перерешивает свои решения. Йорк ответил, что разойдутся его силы только после того, как Сомерсет будет арестован и отдан под суд. После длительного совещания парламентеры ответили согласием.
Непонятно, что сподвигло Ричарда Йорка отправиться в палатку Генриха одному. Возможно, он не хотел, чтобы его появление в лагере короля выглядело уж слишком воинственным и вызывающим. Но он совершил ошибку, и понял это практически сразу, увидев возле короля... Сомерсета. И пришлось Йорку входить в Лондон не победителем, а побежденным, и принять в кафедрале св. Павла клятву никогда не оспаривать действия короля ни словом, ни делом. После этого его отпустили. Можно сказать, что легко отделался, ведь можно не сомневаться, что Сомерсет и сердечно дружившая с ним королевская чета предпочли бы видеть герцога Йорка в каменном саркофаге, но убить человека такой популярности позволить себе они не могли. Король провел последующие месяцы, путешествуя со всем свом двором по стране, несомненно, чтобы быть подальше от Лондона и правительства, разъяренного очередной порцией фиаско с континента.
Тем не менее, парламент, собравшийся в марте 1453 года, был чисто ланкастеанским. Сомерсет и все лорды, изгнания которых требовал Йорк, чувствовали себя прекрасно и были активны, а Йорк – Йорк молчал. Правда, Англии от всего этого проку было мало. Лорды воевали, и воевали серьезно друг с другом, особенно старые враги: многочисленные члены домов де Перси и Невиллов. Этим же летом с королем случился первый приступ болезни, которую все объясняют по-разному. Кто-то считает, что король, утомленный постоянными проблемами и окончательной потерей Франции, впал в глубочайшую депрессию. Кто-то утверждает, что физическое перенапряжение вызвало у него небольшое кровоизлияние, в результате чего некоторые участки мозга безвозвратно пострадали. Кто-то намекает, что король не вынес правды об отношениях между женой и Сомерсетом, открывшуюся благодаря тому, что двор постоянно находился в движении, и связь любовникам стало скрывать сложно. Факт же о болезни короля известен только один: его состояние чрезвычайно напоминало «остекляневшее» состояние его деда Шарля Шестого Французского. И таким он оставался долгих 18 месяцев.
А 18 октября королева родила, наконец, сына. Крестили ребенка со всей подобающей пышностью, и назвали Эдвардом. Только был в то время у королей (а может, и не только) любопытный обычай: отец должен был публично признать ребенка своим, чего Генрих, в его состоянии, сделать никак не мог. Королева попыталась форсировать события через три месяца, притащив младенца Генриху в присутствии герцога Бэкингема, но чуда не произошло. Генрих взглянул на ребенка только раз, и снова закрыл глаза. Поскольку при дворе друзей у Маргареты практически не было, сплетни о том, что отцом ребенка королевы является Сомерсет, набрали такую силу, что дошли до наших дней. Очевидно, больше «свалить ответственность» было не на кого, а дела правительственные были у королевы под контролем действительно только благодаря Сомерсету, то есть они были достаточно близки.
Законнорожденность ребенка при таком своеобразном отце, как Генрих, в любом случае была бы поставлена под вопрос, даже если бы Генрих признал его честь по чести: уж очень появление принца меняло в королевстве расстановку сил. Ричард Йорк больше не мог быть преемником или заместителем Генриха по праву рождения. Максимум, на что он мог расчитывать – быть лидером оппозиции, требующей перемен. Воплощение в жизнь более сильных амбиций потребовало бы смены династии: проще говоря, открытого бунта против короны со всеми вытекающими последствиями. Зато теперь на первую роль в королевстве открыто выдвинулась Маргарита Анжу, как мать наследника престола. Да, власть над мужем у нее была и раньше, и через его авторитет она более или менее двигала события так, как ей хотелось, но по мелочам, просто ради личного обогащения и комфорта. Теперь перед ней открылась куда как более широкая арена, причем без нужды прятаться за чьей-то спиной и формальным авторитетом.
@темы: Henry VI
-
-
12.10.2009 в 01:33-
-
12.10.2009 в 12:37Никаких доказательств связи Маргоши с Сомерсетом, даже на уровне, что какая-то служанка "своими глазами видела", тоже нет. Возможно, ее своевременная беременность объясняется как раз тем, что Генриху пришлось вынырнуть из молитв и проектов, и он вдруг обнаружил, что рядышком находится женщина, которая, оказывается, в некотором роде его волнует. С другой стороны, эти милые люди могли зайти как угодно далеко ради династии.
Да, генетически он был предрасположен к безумию, если можно назвать безумием просто выключение себя из реальности, в которой он и в лучшие-то дни предпочитал не замечать. Но такие программы не включаются сами по себе, нужет какой-то фактор воздействия. Либо да, основательное потрясение, либо, пардон, банальная простуда, протекающая тяжелее обычного.