Do or die
Тем временем, в Лондоне было необходимо устроить показательный суд над бунтовщиками, правительством Джейн Грей. Ситуация была неспокойной, народ жаждал, чтобы кого-то наказали, чтобы был дан конкретный знак, что с провинившимися закон крут. Леди Джейн Грей Мэри судить отказалась наотрез, пока она еще была в состоянии противиться тому, что считала несправедливым. А вот Нортумберленд, Нортхемптон и Амбруаз и Роберт Дадли судились 18 августа по обвинению в государственной измене высшей степени. Председательствовал старый Норфолк. Кстати, 44 года назад отец Норфолка судил отца нынешнего Нортумберленда по тому же обвинению.
читать дальшеНортумберленд спокойно признал себя виновным, но попросил суд обратить внимание на два момента.
Во-первых, когда он выступил с войском против королевы Мэри, с ним была большая печать королевства, таким образом, он никак не может быть повинен в государственной измене, если сам был носителем высшего символа государственной власти.
Во-вторых, почему те лорды, по письменному полномочию которых он выступил в поход, сидят не рядом с ним на скамье подсудимых, а среди судей?
Ему ответили, что обладание государственной печатью узурпатора не оправдывает герцога в вопросе измены, а что касается лордов, то они сидят среди судей потому, что против них не выдвинуто обвинения. Пока. Герцог молча поклонился, и больше ничего не сказал. Его сын Роберт тоже признал себя виновным по всем пунктам.
Нортхэмптон же в оправдание сказал, что не занимал никакого формального поста в правительстве, и не присутствовал при составлении королем Эдвардом завещания, будучи на охоте за пределами Лондона. Амбруаз Дадли просто сказал, что последовал за отцом и готов разделить его судьбу. Он только просит суд, чтобы после конфискации его собственности его долги были оплачены.
Норфолк был перед трудным выбором. Саффолк, которого королева помиловала, был соратником Нортумберленда, которого, как все знали, королева тоже хотела бы помиловать. Но его доводы в защиту суд признать не мог. Поэтому Норфолк переломил свой судейский жезл, что означало смертную казнь для всех. Перед тем, как заключенных увели в Тауэр, Нортумберленд встал перед судом на колени, и попросил милости королевы для своих сыновей, которые действовали не по своей, а по его воле. Для себя он попросил только сопровождения двоих членов суда, которым он желал бы открыть перед смертью некоторые секреты государственной важности. Несомненно, при этих словах многих присутствующих прошиб пот.
На следующий день судили Эндрю Дадли, который вез французскому королю явно предательское предложение, Джона и Генри Гейтсов, а также Томаса Палмера – ярых сторонников Нортумберленда. Все они признали себя виновными, и были осуждены на смерть. Палмер, впрочем, заметил, что он-то, конечно, в измене повинен, но многие из тех, кто его судит, повинны в измене еще больше: они изменили дважды.
После суда Мэри пришлось решать, кого казнить, а кого миловать. Всего было вынесено семь смертных приговоров. Мэри не имела никаких чувств к Гейтсам и Палмеру, поэтому было решено, что Томас Палмер и Джон Гейтс будут казнены. О Палмере я ничего не нашла, но вот Джон Гейтс был если не правой рукой Нортумберленда, то уж точно его правым ухом: это он собирал слухи и сплетни, высказывания и мнения, и передавал их Нортумберленду. Он также был начальником гвардии герцога, и неустанным стяжателем. В общем, явно не из тех людей, о которых кто-то уронил бы слезу.
А вот герцога Нортумберленда Мэри была твердо настроена пощадить. Непонятно, почему, может, в силу возраста. Понадобилось всё дипломатическое искусство Ренара и авторитет императора, стоящий за ним, чтобы она согласилась подписать патент на казнь. Исповедником и поверенным Нортумберленда был сам Гардинер.
Гардинер, с одной стороны, четко сознавал, что новое правительство просто не поймут, если истинный глава предыдущего не будет казнен. С другой стороны, Гардинер не мог не видеть, что Нортумберленд – человек практически не верующий вообще, которому перед смертью вдруг стало очень страшно. Настолько, что он с легкостью перешел бы в католичество. Это можно было бы многозначительно обыграть, но, как политик, Гардинер также понимал, что казнь Нортумберленда неизбежна.
Впрочем, на то Гардинер и был Гардинером, чтобы никогда не упускать шанс. Нортумберленд был согласен на переход в католичество даже ради одного лишнего дня жизни. Его сыновьям и брату «забыли» сказать, что они помилованы, и эти тоже перешли в католичество. Палмер, очевидно, просто вернулся официально в ту веру, к которой принадлежал по воспитанию. Гейтсы всегда были католиками.
Осужденных казнили 23 августа. После утренней мессы тех, кто получил помилование, отвели обратно в Тауэр. Те, кого ожидала казнь, с полным хладнокровием прогуливались по саду, болтая со знакомыми, пришедшими проститься.
Нортумберленд попросил прощения у Гейтса и Палмера, которое ему было дано, хотя и не без напоминания, что во всем виноват он. Среди придворных были, кстати, сыновья Эдварда Сеймура, которого молва прозвала уже «добрым герцогом» в противовес «злому герцогу» Нортумберленду. Присутствовал и Кортни. Сама процедура прошла обычным методом: осужденные поднимались на эшафот по очереди, каждый говорил последнее слово, и ему отрубали голову. Нортумберленд был первым. Он произнес прочувствованную речь о своих заблуждениях, гордыне, и о том, что умирает в католической вере. Бедняга, очевидно, хотел убедить сам себя. Гейтс был более краток, но более содержателен. Он сказал, что читал святые тексты, не понимая того, что религия придназначена для того, чтобы оберегать, а не для того, чтобы с ней играть.
Речь Палмера заслуживает того, чтобы привести ее полностью: «Доброе утро, добрые люди» - он оглядел всех и улыбнулся. «Вы пришли сюда увидеть, как я умру. Радостно, уверяю вас. В этом ужасном месте (указал он на Тауэр) я увидел больше, чем где бы то ни было: я увидел Бога, я увидел весь мир, и я увидел себя. И когда я оглянулся на свою жизнь, я не увидели ничего, кроме грязи, полной коррупции. И когда я оглянулся на мир, я не увидел ничего, кроме тщеславия и погони за удовольствиями и богатствами, которые ничего не стоят. И я увидел Бога, великого, с бесконечной мощью, с несравнимым милосердием. Я покорно подчинил себя ему, прося у него прощения и милосердия, и я верю, что он простил меня. Он звал меня к себе пару раз и раньше, но я отворачивался от его зова. Но теперь он призвал меня к себе этой острой смертью. Я верю, что крылья его милосердия простерты надо мной и спасут меня. И я признаю здесь перед вами всеми, что Христос – истинный сын Божий, рожденный Девой Марией, который принес в этот мир закон для нас, который взял на себя наши грехи, который претерпел свои страдания за наше спасение, и который, я верю, спас и меня».
Если учесть, что он был третьим в числе казненных, можно только поразиться его мужеству. Не знаю, как он жил, но умер он хорошо.
А дальше началась политика. Как и ожидал Гардинер, присутствующие на казни лидеров правительства Джейн Грей были настолько поражены прочувствованными словами казненных в защиту католической религии, что это резко повысило акции католиков. Когда капеллан Мэри проповедовал в соборе св. Павла 24 августа, там не то, что охрана была не нужна, но царила такая обстановка, которая позволила д-ру Ватсону редекорировать собор на католический лад. Недовольны были только иммигранты, англичане не возражали.
То, что было казнено только трое «бунтовщиков и предателей», народ оценил весьма положительно. Еще больше людям понравилось объявление Мэри, что она не будет собирать налог, одобренный предыдущим парламентом (первая его часть была собрана еще до нее). Она также обещала при первой возможности вернуть чеканящуюся монету к ее прежнему номиналу (еще ее батюшка сильно снизил содержание золота в золотых монетах). Ренар советовал ей казнить Томаса Ридли, который в дни власти королевы Джейн на улице объявлял ее и ее сестру незаконнорожденными, но Мэри была не расположена следовать этому совету.
Ридли
Зато она последовала совету Гардинера, что помилования – это хорошо, но почему они должны быть бесплатными? В конце концов, как-то эти люди должны быть наказаны! И Саффолк, Нортхемптон и прочие были оштрафованы в пределах возможности, которую давали их владения. Монтегю и Бромли заплатили по 7 000 фунтов.
Красивый жест Мэри, согласившейся оплатить долги правительства брата, был с благодарностью принят лондонскими кредиторами. А пока они собрали 25 000 крон на текущие нужды правительства. Лондонцы снова кричали «Боже, храни королеву». Не в малой степени потому, что по-человечески радовались тому, что лордам придется раскошелиться, а вот они в этом году налог платить больше не будут

читать дальшеНортумберленд спокойно признал себя виновным, но попросил суд обратить внимание на два момента.
Во-первых, когда он выступил с войском против королевы Мэри, с ним была большая печать королевства, таким образом, он никак не может быть повинен в государственной измене, если сам был носителем высшего символа государственной власти.
Во-вторых, почему те лорды, по письменному полномочию которых он выступил в поход, сидят не рядом с ним на скамье подсудимых, а среди судей?
Ему ответили, что обладание государственной печатью узурпатора не оправдывает герцога в вопросе измены, а что касается лордов, то они сидят среди судей потому, что против них не выдвинуто обвинения. Пока. Герцог молча поклонился, и больше ничего не сказал. Его сын Роберт тоже признал себя виновным по всем пунктам.
Нортхэмптон же в оправдание сказал, что не занимал никакого формального поста в правительстве, и не присутствовал при составлении королем Эдвардом завещания, будучи на охоте за пределами Лондона. Амбруаз Дадли просто сказал, что последовал за отцом и готов разделить его судьбу. Он только просит суд, чтобы после конфискации его собственности его долги были оплачены.

Норфолк был перед трудным выбором. Саффолк, которого королева помиловала, был соратником Нортумберленда, которого, как все знали, королева тоже хотела бы помиловать. Но его доводы в защиту суд признать не мог. Поэтому Норфолк переломил свой судейский жезл, что означало смертную казнь для всех. Перед тем, как заключенных увели в Тауэр, Нортумберленд встал перед судом на колени, и попросил милости королевы для своих сыновей, которые действовали не по своей, а по его воле. Для себя он попросил только сопровождения двоих членов суда, которым он желал бы открыть перед смертью некоторые секреты государственной важности. Несомненно, при этих словах многих присутствующих прошиб пот.

На следующий день судили Эндрю Дадли, который вез французскому королю явно предательское предложение, Джона и Генри Гейтсов, а также Томаса Палмера – ярых сторонников Нортумберленда. Все они признали себя виновными, и были осуждены на смерть. Палмер, впрочем, заметил, что он-то, конечно, в измене повинен, но многие из тех, кто его судит, повинны в измене еще больше: они изменили дважды.
После суда Мэри пришлось решать, кого казнить, а кого миловать. Всего было вынесено семь смертных приговоров. Мэри не имела никаких чувств к Гейтсам и Палмеру, поэтому было решено, что Томас Палмер и Джон Гейтс будут казнены. О Палмере я ничего не нашла, но вот Джон Гейтс был если не правой рукой Нортумберленда, то уж точно его правым ухом: это он собирал слухи и сплетни, высказывания и мнения, и передавал их Нортумберленду. Он также был начальником гвардии герцога, и неустанным стяжателем. В общем, явно не из тех людей, о которых кто-то уронил бы слезу.
А вот герцога Нортумберленда Мэри была твердо настроена пощадить. Непонятно, почему, может, в силу возраста. Понадобилось всё дипломатическое искусство Ренара и авторитет императора, стоящий за ним, чтобы она согласилась подписать патент на казнь. Исповедником и поверенным Нортумберленда был сам Гардинер.
Гардинер, с одной стороны, четко сознавал, что новое правительство просто не поймут, если истинный глава предыдущего не будет казнен. С другой стороны, Гардинер не мог не видеть, что Нортумберленд – человек практически не верующий вообще, которому перед смертью вдруг стало очень страшно. Настолько, что он с легкостью перешел бы в католичество. Это можно было бы многозначительно обыграть, но, как политик, Гардинер также понимал, что казнь Нортумберленда неизбежна.
Впрочем, на то Гардинер и был Гардинером, чтобы никогда не упускать шанс. Нортумберленд был согласен на переход в католичество даже ради одного лишнего дня жизни. Его сыновьям и брату «забыли» сказать, что они помилованы, и эти тоже перешли в католичество. Палмер, очевидно, просто вернулся официально в ту веру, к которой принадлежал по воспитанию. Гейтсы всегда были католиками.
Осужденных казнили 23 августа. После утренней мессы тех, кто получил помилование, отвели обратно в Тауэр. Те, кого ожидала казнь, с полным хладнокровием прогуливались по саду, болтая со знакомыми, пришедшими проститься.
Нортумберленд попросил прощения у Гейтса и Палмера, которое ему было дано, хотя и не без напоминания, что во всем виноват он. Среди придворных были, кстати, сыновья Эдварда Сеймура, которого молва прозвала уже «добрым герцогом» в противовес «злому герцогу» Нортумберленду. Присутствовал и Кортни. Сама процедура прошла обычным методом: осужденные поднимались на эшафот по очереди, каждый говорил последнее слово, и ему отрубали голову. Нортумберленд был первым. Он произнес прочувствованную речь о своих заблуждениях, гордыне, и о том, что умирает в католической вере. Бедняга, очевидно, хотел убедить сам себя. Гейтс был более краток, но более содержателен. Он сказал, что читал святые тексты, не понимая того, что религия придназначена для того, чтобы оберегать, а не для того, чтобы с ней играть.

Речь Палмера заслуживает того, чтобы привести ее полностью: «Доброе утро, добрые люди» - он оглядел всех и улыбнулся. «Вы пришли сюда увидеть, как я умру. Радостно, уверяю вас. В этом ужасном месте (указал он на Тауэр) я увидел больше, чем где бы то ни было: я увидел Бога, я увидел весь мир, и я увидел себя. И когда я оглянулся на свою жизнь, я не увидели ничего, кроме грязи, полной коррупции. И когда я оглянулся на мир, я не увидел ничего, кроме тщеславия и погони за удовольствиями и богатствами, которые ничего не стоят. И я увидел Бога, великого, с бесконечной мощью, с несравнимым милосердием. Я покорно подчинил себя ему, прося у него прощения и милосердия, и я верю, что он простил меня. Он звал меня к себе пару раз и раньше, но я отворачивался от его зова. Но теперь он призвал меня к себе этой острой смертью. Я верю, что крылья его милосердия простерты надо мной и спасут меня. И я признаю здесь перед вами всеми, что Христос – истинный сын Божий, рожденный Девой Марией, который принес в этот мир закон для нас, который взял на себя наши грехи, который претерпел свои страдания за наше спасение, и который, я верю, спас и меня».
Если учесть, что он был третьим в числе казненных, можно только поразиться его мужеству. Не знаю, как он жил, но умер он хорошо.
А дальше началась политика. Как и ожидал Гардинер, присутствующие на казни лидеров правительства Джейн Грей были настолько поражены прочувствованными словами казненных в защиту католической религии, что это резко повысило акции католиков. Когда капеллан Мэри проповедовал в соборе св. Павла 24 августа, там не то, что охрана была не нужна, но царила такая обстановка, которая позволила д-ру Ватсону редекорировать собор на католический лад. Недовольны были только иммигранты, англичане не возражали.
То, что было казнено только трое «бунтовщиков и предателей», народ оценил весьма положительно. Еще больше людям понравилось объявление Мэри, что она не будет собирать налог, одобренный предыдущим парламентом (первая его часть была собрана еще до нее). Она также обещала при первой возможности вернуть чеканящуюся монету к ее прежнему номиналу (еще ее батюшка сильно снизил содержание золота в золотых монетах). Ренар советовал ей казнить Томаса Ридли, который в дни власти королевы Джейн на улице объявлял ее и ее сестру незаконнорожденными, но Мэри была не расположена следовать этому совету.

Зато она последовала совету Гардинера, что помилования – это хорошо, но почему они должны быть бесплатными? В конце концов, как-то эти люди должны быть наказаны! И Саффолк, Нортхемптон и прочие были оштрафованы в пределах возможности, которую давали их владения. Монтегю и Бромли заплатили по 7 000 фунтов.
Красивый жест Мэри, согласившейся оплатить долги правительства брата, был с благодарностью принят лондонскими кредиторами. А пока они собрали 25 000 крон на текущие нужды правительства. Лондонцы снова кричали «Боже, храни королеву». Не в малой степени потому, что по-человечески радовались тому, что лордам придется раскошелиться, а вот они в этом году налог платить больше не будут
@темы: Mary I