Совет Конфуция via nataly_lenskaya & Mages_Queen

@темы: "нетягостная бредь"

---

А как могло получиться, что ни в СССР, ни в России не экранизировали ни одной из "королевских" пьес Шекспира?

@темы: "Чтиво"

---

Получить свою карту

@темы: "нетягостная бредь"

---

Забавно?

Дэвид Копперфилд / David Copperfield

Из комментариев:

- фильму 8 лет.. а я в первый раз о нём слышу..
кстати в итоге же оказалось что все трюки Девида..
разоблачил какой то русский парниша ))
ему кучу бабла предлогали.. а он отказался..
мне мама говорила это когда то ))) из газеты читала..
не важно.. вообщем оказалось что Девид лошара )
но фильм качать буду.. интересно..

- лошара это никто другой как ты!
я даже в десятилетнем возрасте знал, что всё его фокусы это хорошо продуманные трюки.
мама ему говорила... охереть просто, сколько же дебилов в инете встретить можно
ещё какой то урод ошибки проверяет и исправляет. сам при этом дофига делает.
народ!!! добрее надо быть!!!


- В ЗАЩИТУ ДЕВИДА КОППЕРФИЛЬДА! Это чмо -ФОКУСНИК,больше его никак не назовеш, действительно разоблачил многие ( не все) секреты Коппефильда и не все кстати правильно! Но в отличии от многих профессиональных фокусников , которые знают эти секреты, он нарушил кодекс профессиональной чести и зделал себе дешевую славу - примазался к великому артисту! Я сам профессиональный фокусник и знаю эти секреты, но мне и в голову не придет это зделать!

- Эх, думал что это про Копперфильда фокусника а тут такой облом..

@темы: "веселая бредь"

---

Елизавета I - тучи на горизонте

Весна 1553 года принесла Элизабет сплошные разочарования. Во-первых, она не то, чтобы поссорилась с всемогущим Джоном Дадли, но их отношения разладились. Причиной были деньги. После того, как Дадли сделал себя герцогом Нортумберлендом, ему показалось, что наиболее подходящей для его нового величия резиденцией будет именно Дарем Плейс в Лондоне, который на тот момент был резиденцией Элизабет.

На самом-то деле права на Дарем были у епископа Танстелла, но того подвинул еще король Генри. Самое обидное, что Дадли даже не попытался решить вопрос полюбовно, он просто приказал Департаменту Расширения уладить дело. Департамент этот был основан еще королем Генри во времена расформирования монастырей, когда казну короны распирало от новых приобретений. Во времена малолетнего Эдуарда этот департамент следовало бы переименовать в Департамент Сужения, как правильно заметил Дэвид Старки, уж больно бойко земли короны растаскивались правительством.



В общем, Элизабет выселили из роскошных апартаментов в бывшее гнездо Сеймура, Сомерсет Хаус, хранителем которого был, кстати, Роберт Дадли. В плане удобств Элизабет вряд ли проиграла: Сеймур вбухал в перестройку дома 10 000 фунтов, и еще 900 казна потратила, чтобы оборудовать апартаменты по вкусам Элизабет, который, в отличие от ее одежды того периода, всегда оставались дорогими. Потеря жгла потому, что она была потерей престижа. Особенно комом в горле принцессы стала подчеркнутая дружелюбность Дадли к Мэри, которую он раньше явно притеснял.

Скорее всего, Дадли перестраховывался. Король Эдвард уже вовсю работал над «Инструментом передачи власти», как он именовал документ, лишавший его сестер права на наследование престола. Очевидно, поэтому сестры и не получили аудиенции у брата. Разные историки оценивают это завещание Эдварда по-разному. По сути, этот документ называют завещанием неправильно. Эдвард писал его собственноручно, и бумага носит следы именно работы и правок. Есть мнение, что Эдвард был убежден Дадли передать власть Джейн Грей. Старки аргументирует, что «Инструмент» носит характер слишком страстный для того, чтобы быть написанным с чужого голоса.

Воля корола Генри, которому его парламент дал право самому назначить своего наследника, гласила: сын, если тот умрет бездетным, то Мэри, если та умрет бездетной, то Элизабет, если и Элизабет умрет бездетной, то право наследования отходит ветви от Мэри Роз, младшей сестры короля. Старшая побочная ветвь, от сестры Маргарет, имела большие потенциальные права, и в будущем обе королевы именно так и решили вопрос, но на тот момент, когда Эдвард писал свой «Инструмент», эта линия была проблематичной: старшая дочь, Мария Стюарт, была практически француженкой и католичкой. Другие дети Маргарет могли рассматриваться, но это привело бы к многочисленным вооруженным конфликтам, и понятно, кого поддержала бы Франция. Большой Гарри был прав, подумав об этом, и его сын тоже счел более безопасным рассматривать линию младшей сестры своего отца.

леди Френсис Брендон

Старки утверждает, что Эдвард в тот период приближающейся смерти был чрезвычайно одержим протестантским учением с уклоном в пуританство (это видно из дневника Эдварда, полагаю), и находился под сильным влиянием писаний Нокса, который вообще считал женщину на троне сущим непотребством. Возможно. Возможно, он, сочиняя «Инструмент», даже поддался понятному человеческому желанию натянуть нос обеим сестрицам, которые имели неосторожность своими процессиями, демонстрирующими могущество, оскорбить его чувство собственного достоинства. Возможно, кандидатура Мэри была неподходящей из-за ее веры и недостаточной "английскости", а Элизабет никогда бы не согласилась на свое назначение в обход сестры.

леди Элеанор Брендон

Кстати, действительно не согласилась бы. Потому что Мэри никогда бы не сдалась, и за такой коронацией последовала бы война, возможно, не только гражданская, что и подтвердили события коронации леди Джейн. Совсем другое дело стать главной фигурой оппозиции, которой сама страна захочет передать корону, и Элизабет будут действенно интриговать в этом направлении в свое время.

леди Маргарет Клиффорд

Итак, что было в распоряжении Эдварда весной 1553 года: сплошные женщины и ни одного подходящего наследника мужского рода. Более того, Тюдоры и сами претендовали на занимаемое ими место именно по женской линии. Элизебет и Мэри были способны когда-то заиметь наследника мужского рода, но на данный момент у них и женихов-то не было.

От брака Мэри Роз с Брендоном выжили две дочери, Фрэнсис, которая вышла замуж за Генри Грея, и Элеонор, которая вышла за Генри Клиффорда.

У Греев были три дочери: Джейн, Катрин и Мэри. У Клиффордов в живых осталась только одна дочь, Маргарет. Маргарет не было и 20 лет, Джейн было 17, Катрин 15. Их быстренько выдали замуж. Джейн обвенчали 21 мая с четвертым сыном Дадли, ее сестру – с ее одногодком лордом Гербертом, а Маргарет обручили с сэром Эндрю Дадли. Дочь же Дадли, тоже Катрину, выдали за лорда Гастингса, который был прямым потомком герцога Кларенса, казненного по приказу своего брата Эдуарда IV (вернее, осужденного и казненного, но не суть).

Джейн Грей

Дадли, Дадли и Дадли... Им выпала честь позаботиться о продолжении династии. Герберт затесался в компанию только благодаря военной мощи своего отца, которого Джон Дадли совсем не хотел отталкивать в другой лагерь. Отсюда и берет начало мнение, что идея о передаче власти Джейн Грей не принадлежит самому Эдварду, а навязана ему главой совета. Тем не менее, сам король был на свадьбах сестер Грей, празднества были украшены драгоценными украшениями и одеяниями из казны короны.

Катрин Грей

Скорее всего, Главный Судья королевства не рискнул бы подписать патент на коронацию леди Джейн (а именно ему пришлось это делать, потому что Парламент был созван на сентябрь, дожить до которого у короля шансов не было), но здесь в помощь Эдварду пришло то, что официально ни Мэри, ни Элизабет не были признаны законными дочерьми своего отца. Бастардизировав их аннуляцией браков с их родительницами, король Генри никогда не объявил их своими законными дочками. А вот в законности девочек Грей сомнений не было. Это и решило дело. Потом, через несколько лет, Элизабет учтет ту угрозу, которую представляют для нее сестры Грей, и это сломает им жизни, но всё случится потом, а пока семейство Грей (и, вместе с ними, Дадли) стали первыми ноблями королевства.

Мэри Грей

Совершенно неизвестно, как отреагировала на происходящее Элизабет. Первое ее письмо того времени адресовано ее сестре, которую она поздравляет с новым званием, и спрашивает, должна ли она быть в трауре по брату во время встречи Мэри в Лондоне.

Но она ничего не забыла. Через годы, она будет разносить в клочья своих епископов, напоминая им, «ученикам Ридли», как тот поносил ее и ее сестру бастардами на всех перекрестках Лондона. Она не простила сестер Грей за то, что они были несколько дней выше ее. Даже Маргарет Клиффорд проведет 18 лет под домашним арестом по воле Элизабет. И, наконец, то отвращение к слишком рафинированному протестантизму, которым она прониклась, наблюдая за леди Тирвитт, только усилилось благодаря действиям слишком проникшегося этими идеями Эдварда.

Можно также не сомневаться, что предательство со стороны брата усилило ее недоверие к людям, что в будущем даст ей возможность играть на чужих страстях и слабостях, не испытывая никаких угрызений совести. Одно дело – отстранение от наследования, хотя Элизабет относилась к этому праву невероятно серьезно. Хуже было то, что любимый брат ударил ее по самому незащищенному месту, публично объявив, что считает ее бастардом. Такое не забывается. Очевидно, в дальнейшем Элизабет не доверяла никому. Некоторые раны не заживают.

@темы: Elisabeth I

---

Елизавета I - принцесса пробует силы

После казни Томаса Сеймура, Элизабет приняла стиль Пуританской Девы. Она была умна, она с детства была образована в искусстве драмы, так что мнение пастора-историка викторианских времен Крейтона, что Элизабет была притворщицей, не лишено смысла. Но курс, взятый ею для восстановления своей репутации, которая не осталась в глазах публики неповрежденной, был совершенно правильным. Во всяком случае, благодаря ему она смогла стать практически иконой правящей при Эдуарде партии.

Эдуард Сеймур не был ее другом, он был другом Мэри. Но дни Лорда Протектора были сочтены после того, как он расправился с братом. Силу стало набирать семейство Дадли. А семьи Дадли и Тюдоров еще с времен Генри VII были как дерево и лиана, и роль растения-паразита принадлежала Дадли.

Отец Джона Дадли, который, после смещения Сеймура, стал в совете «первым среди равных», Эдмунд Дадли, был министром при первом Тюдоре. Пользовался огромной властью, греб деньги обеими руками под себя, и присваивал земли, особенно не утруждая себя формальностями. За что был арестован Генри VIII, посажен в Тауэр, из которого пытался бежать, и казнен в 1510 году.

Джон Дадли был взят в дом к Эдварду Гилфорду, на дочери которого впоследствии женился. Умение присваить он унаследовал от отца, так что со временем стал достаточно богатым и влиятельным для того, чтобы участвовать в крестинах королевских детей – Элизабет и Эдварда. Таким образом, в каком-то смысле смерть Томаса Сеймура сыграла на руку принцессе, потому что при Дадли она смогла вздохнуть свободно. Правда, не сразу. В своей борьбе против Сеймура, Дадли опирался на католическую оппозицию, которая расчитывала, что, при помощи Дадли, роль регента при малолетнем короле будет дана принцессе Мэри.

Тем не менее, Дадли откинул своих союзников сразу, как только добился желаемого. В то самое достопамятное Рождество 1549 года, когда протестантство было объявлено официальной религией королевства, с сомнениями было покончено. Элизабет торжественно прибыла ко двору праздновать Рождество, Мэри брат отправил приглашение с оговоркой, что он поймет, если она не сможет приехать в Лондон по состоянию здоровья. Мэри поняла намек и не приехала.

Элизабет прибыла 19 декабря, и была принята с распростертыми объятиями, что не прошло незамеченным для имперского посла, которым был тогда Ван дер Дельфт. Что ж, была из этого и практическая польза: уже 17 февраля 1550 года совет принял окончательное решение о том, какие именно земли переходят в ее владение. До этого она получала свои 3 000 фунтов годовых из рук Эдварда Сеймура, которые не были руками щедрыми: сумма выдавалась нерегулярно и частями несколькими сотнями за раз. 17 же марта она получила официальный патент на свои владения, и это был более, чем щедрый патент. Она получила во владение дюжину поместий и земель, образующих дугу к северо-западу от Лондона.

Одна группа поместий концентрировалась вокруг старого поместья в Оксфордшире, принадлежавшего де ла Полям с незапамятных времен. Другая – вокруг резиденции, где Элизабет провела довольно много времени, обучаясь вместе с братом, на границе Бэкингемшира и Хертфордшира. Туда входили Эшридж, Беркхемстед, Хемел Хемпстед, Грейт Миссенден и Принс Рисборо.

Еще одна гроздь поместий располагалась в Хантингдоншире, где земли Элизабет соседствовали с владениями семьи Сесилей. Любопытно, что ей достались земли, некогда принадлежавшие Томасу Сеймуру в Беркшире, сгруппированные вокруг Ньюбери. Наконец, в Лондоне принцесса получила Дарем Плейс в качестве городской резиденции, и Энфилд с его парками в качестве резиденции летней.

Всё это было совершенно прекрасно, и Элизабет страстно преумножала свои владения, участвуя на равных в дележе земель короны, договариваясь, меняясь и требуя, но... Вся эта роскошь принадлежала ей только до того момента, пока совет не подыщет ей подходящего супруга. Положа руку на сердце: Элизабет была стяжательницей, она была ею с того самого момента, как ей представилась возможность продемонстрировать это качество. Стяжателями были и ее родители, Анна Болейн и великолепный Большой Гарри. Эдвард был к богатству неравнодушен постольку, поскольку деньги позволяли ему вести достойную короля жизнь, не более. Мэри любила красоту и изящество, но собственницей по натуре не была. В этом она была гораздо ближе к брату, чем к сестре.

Вот еще одно объяснение того, почему Элизабет всю свою жизнь вела переговоры о замужестве, которые ни к чему не приводили, но создавали эффект.

Эффект создавал в 1549 – 1550 и внешний вид принцессы, который вызвал потоки красноречия у апологетов пуританства: скромнейший покрой одежды, никаких драгоценностей, никаких излишеств. Лондонские проповедники наперебой славили скромность Пуританской Девы тщеславию остальных знатных дам вообще и принцессы Мэри в частности. Да, это были годы, когда веселой и нарядной, танцующей сестрой была именно Мэри.

Обстановка поместий Элизабет полностью соответствовала ее статусу, от кровати до гобеленов, и только один предмет там отсутствовал, самый желанный: кресло-трон под балдахином, котое было у ее сестры, наследницы престола. У нее их было даже два! И это были не какие-то кресла, а символы государственной власти, которым кланялись даже тогда, когда они были пустыми.

В целом, обе сестры были обеспечены роскошно, просто Мэри получила свое раньше. Я описывала, как въезжала в Лондон Мэри, давая понять окружающим свою силу, но не менее помпезно въезжала и Элизабет. На Рождество 1550 года, когда Мэри публично поругалась с братом, ее сестра стала появляться повсюду с королем, словно была его соправительницей! Приблизительно в тот же момент пошли слухи о том, что Джон Дадли собирается развестись со своей женой, чтобы жениться на Элизабет. Источником слухов, как обычно, было имперское посольство в Лондоне, но в данном случае посол среагировал слишком бурно. Его предшественник и преемник имели более компетентные источники.

В начале 1551 года Англия действительно была на грани войны, религиозной войны. Поместья Мэри располагались в Восточной Англии, которая продолжала бурлить после бунтов 1549 года, за спиной Мэри был (хотя бы потенциально) император со своими ресурсами, и сама она вовсе не стремилась быть уступчивой и послушной сестрой. И с ней были немалые силы английских католиков.

Через год, Элизабет практически повторила жест Мэри, проследовав через Лондон по тому же маршруту со своими людьми, рыцарями, джентельменами и приверженцами. В этой процессии был и Джон Дадли. Впрочем, расходная книга Элизабет за 1552 год показывает, что юная принцесса отнюдь не полагалась на человеческий энтузиазм. Людям было заплачено за исполнение определенных ролей в ее процессии (пятеро слуг Элизабет изображали джентельменов). Посланцам заплатили, чтобы они вовремя собрали народ и научили его, что и в какой момент делать. Деньги были розданы придворным короля. Нечистая игра? Зато верная. Король же оплатил из собственного бюджета все расходы по пребыванию сестры в Лондоне.

И при всем этом троица детей Большого Гарри, публично меряющаяся могуществом и силой воли, была привязана друг к другу, обмениваясь письмами и посылая друг другу подарки. Политика политикой, отношения отношениями. Мэри беспокоилась о здоровье брата, тот – о ее душе, Элизабет выражала озабоченность болезненными состояниями сестры, та ее успокаивала. Такая вот семейка. Тюдоры. Возможно, они виделись бы чаще, и без такой помпы, но король не был волен встречаться с сестрами тогда, когда ему хотелось, визиты разрешал и запрещал его совет, который играл в свои игры. Весной 1553 года сестрам и брату увидеться запретили.

@темы: Elisabeth I

---

Елизавета I - первые уроки

Вскоре после ареста Томаса Сеймура были арестованы и два человека, принадлежащие к двору Элизабет: ее гувернантка, Кэт Эшли, и ее казначей, Томас Перри. С Эшли всё понятно. Если, как подозревалось, она не доглядела за своей подопечной, она провинилась перед советом. Но Перри? Перри арестовали по простой причине: он был очень социальным человеком, из тех, кто в курсе всех сплетен, и очень слабым человеком. Откуда совет узнал про это слабое звено? От леди и лорда Тервиттов, которые принадлежали к двору Екатерины Парр, и знали всю подноготную отношений Парр, Сеймура и Элизабет.

Элизабет Марка Сатчвилла

Стратегия себя оправдала. Через 2 ночи, проведенные в холодной камере Тауэра, Перри начал петь, как канарейка. Он уже изначально был в дикой панике, пытаясь даже глупо спрятаться среди челяди, когда его пришли арестовывать. По словам его жены, он был в самой настоящей истерике. Жена была, по-видимому, слеплена из более крепкого материала, потому что ухитрилась договариваться с Элизабет о линии защиты под носом у дознавателей совета, Уильяма Полета и того же Энтони Денни – Элизабет с осени 1548 года уже жила своим домом в Хатфилде. Разумеется, Полет и Денни были расположены к Элизабет, и не позволили бы только прямой лжи и подлога, но в целом, она могла считать, что они на ее стороне.

Зато чета Тервитт вовсе не была на ее стороне. Напомню, кем была леди Тервитт. Фанатичкой-пуританкой, у которой были состояния религиозного бреда, и о которой собственный ее муж говорил, что она так начиталась Писания, что сама превратилась наполовину в библейскую женщину – и он не имел в виду святость. Именно леди Тервитт утверждала, что Екатерина Парр при смерти жаловалась на неверность мужа и неблагодарность приемной дочери. Но полагаться на адекватность восприяния леди Тервитт невозможно, ею грехом воспринималось практически всё, и воображение у нее было разгоряченное. Лорд же Тервитт просто испытывал азарт охотника, пытаясь загнать Элизабет в угол, совершенно не предвидя в этой охоте никаких трудностей. Как же он просчитался!

леди Тирвит

Первым делом лорд Тервитт театральным жестом бросил перед Элизабет (которой было только 15 лет) протоколы допроса Кэт Эшли и Томаса Перри. Кэт просто не выдержала интенсивности допроса, начала путаться, ее нервы сдали, и, в результате, выплыла история все о том же несчастном разрезанном платье, хотя у Кэт хватило, все-таки, твердости отстаивать не то, что она вмешалась в ситуацию, а то, что весь дурацкий инцедент был игрой, невинной шуткой.

Зато Перри вывалил всё, что слышал. Элизабет, прочитав протоколы, ограничилась одной фразой: «Лживый негодяй». Больше она не сказала ничего. Тирвитт не скупился на угрозы, напоминал принцессе, что кровь ее не защитит, что она – просто подданная короля, королевским законам подчиняющаяся. Элизабет молчала. Тервитт рапортовал старшему Сеймуру: «Уверяю вашу милость, у нее очень твердый характер, и из нее ничего не выжать, кроме величайшей осторожности».

Перри

В дальнейшем Элизабет просто ограничилась подтверждениями того, что показали на допросе ее люди: да, она знает, что Томас Сеймур рассматривал возможность жениться на ней, и вел переговоры о ее владениях с Перри. Ну и что? Она, разумеется, никогда бы не вышла замуж без санкции совета и Лорда Протектора, ни в Англии, ни за ее пределы. Тирвитта больше всего раздражало то, что Эшли и Перри в Тауэре и Элизабет в Хатфилде пели одну песню, словно с нотного листа. Но проблема дознавателя заключалась в том, что на основании этой песни совершенно невозможно было что-то доказать.

Элизабет, тем временем, нанесла ответный удар. 28 января она написала официальное письмо Эдварду Сеймуру, в котором требовала официального опровержения лживых слухов о том, что она заключена в Тауэр, и что она беременна Лорду Адмиралу. Сомерсет обещал принять меры, если она укажет имена тех, кто распространяет слухи. Она ответила, что именно этого и ожидают ее недоброжелатели, карательных мер и попыток заставить замолчать. Она же требует официального опровержения правительством распространяющихся о ней слухов.

Чтобы усилить давление на Элизабет, ей в гувернантки назначили эту пулубезумную пуританку, леди Тервитт. От такого решения передернуло даже муже достойной дамы. Он писал Сеймуру, что по его разумению, пусть при принцессе будут обе, и Эшли, и его жена, иначе ничего хорошего не выйдет. Действительно, единственным, что вынесла Элизабет из близкого общения с леди Тирвитт, стало острое отвращение к пуританизму (которое она хорошо маскировала достаточно долго). 7 марта принцесса требует от Сеймура «быть добрым» к Кэт Эшли, которая ее вырастила, и к мужу Кэт (его тоже арестовали), который был в родстве с Элизабет.

20 марта Томас Сеймур был казнен. Хью Латример, будущий «мученик режима Кровавой Мэри», а пока еще главный проповедник нового режима, говорил без передышки, черня покойного на все лады, ведь казнь была так непопулярна. Он обзывал покойного атеистом, бабником, предателем. «Немного в Англии найдется таких порочных людей, каким он был. Он был соблазнителем, осквернителем Писания. Хорошо, что его больше нет».

красавчик Томас

О том, как реагировала на казнь Томаса Сеймура Элизабет, есть только фраза из рапорта леди Тервитт, что «ее лояльность на стороне Сеймура». С событий того марта, несомненно, и берет начало презрения этой «протестантской принцессы», как ее называли, к духовенству.

Были и другие изменения. До событий вокруг ее предполагаемых отношений с сэром Томасом, Элизабет вела себя, как ведут девушки-подростки. В 15 лет все признаки девичьей легкомысленности и игривости исчезают, на смену приходит холодный расчет и игра в чувства. Любила ли она его? Повлияла ли эта история на ее будущее? Об этом много спорят. Дэвид Старки указывает, что все мужчины, которых она любила (или говорила, что любит) в будущем, напоминают Сеймура.

Но дело в том, что мужчин такого типа любят все, так что это ничего не доказывает. Действительно ли ее пробуждающаяся сексуальность была раздавлена чувством греха? Но в далеком будущем Роберт Дадли скажет, что Элизабет еще в возрасте восьми лет ясно сказала, что не собирается выходить замуж, а уж он-то ее знал, как никто другой.

Еще одной чертой будущей королевы, проявившейся в том мрачном 1549 году, была ее свирепая преданность тем, кого она считала «своими». Это был очень и очень узкий круг людей, но они могли полностью расчитывать на лояльность королевы, что бы они ни натворили.

Она ведь не отвернулась от Перри, которого назвала лживым негодяем. Отнюдь. Он был принят назад, и всю жизнь провел под крылом Элизабет. Был даже произведен ею в рыцари, а похоронен и вовсе в Вестминстерском аббатстве. «Своими» были Кэт Эшли, ее муж, и, например, тот же Полет. Из чего историки потом и сделали вывод, что Полет и Денни были на стороне Элизабет в ее конфликте с Лордом Протектором. Полет служил четырем поколениям Тюдоров: самому королю Генри, его сыну и его дочерям. Он был до мозга костей католиком, до мозга костей коррумпированным, он был потрясающе некомпетентным человеком, но он был своим, и умер, занимая уютную должность Лорда Казначея

@темы: Elisabeth I

---

Еще немного о Сеймурах и Элизабет

Я хочу немного подробнее написать здесь о противостоянии братьев Сеймуров. Потому что многое в истории Томаса Сеймура и Элизабет выглядит странно. Кое-что об этом пишет David Loades, ”Intrigue and Treason, The Tudor Court 1547 – 1558”, Pearson Education Limited, 2004. У этого историка есть только один «пунктик»: он относится к коронованным женщинам с некоторой недоверчивой настороженностью, почти неприязнью. Попутно несколько историй, занимавших умы людей в те годы.

Итак, вечная, как мир, загадка первая: разворовал ли Эдвард Сеймур казну?



Проблема была вот в чем: Сеймур объявил, что казна короля оказалась пустой. Общее же мнение было, что Генри собрал за время своего царствования значительные средства. Когда Эдварда Сеймура судили, ему предъявили, помимо прочего, и обвинение в том, что он присвоил драгоцености и деньги покойного короля.

Лодс считает, что обвинительный акт относится к ситуации в октябре 1549 года, но не в январе 1547. Что Сеймур действительно сотворил в тот момент, так это не отдал Екатерине Парр драгоценности, которые король ей дарил во время брака. Сделал он это на основании того, что эти драгоценности принадлежали короне, не королю. Вот этот поступок и положил прецедент, на основании которого Сеймура обвинили через неполных три года.



Потому что Екатерина Парр, конечно, с решением не согласилась, а жена Сеймура подлила масла в огонь, появившись при дворе в некоторых из этих украшений 20 февраля. Что касается денег короля Генри, то у него в последние месяцы жизни появилась странная тенденция обращать ценности в звонкую монету, и прятать шкатулки с деньгами в самых неожиданных местах. Единственным, кто мог быть в курсе местонахождения тайников, был Энтони Денни. И в марте 1548 года он отчитался, куда и когда были перемещены сундучки. Например, 11 435 фунтов 9 шиллингов и 6 пенсов были перенесены в тайное хранилище в Тауэр. Деньги были в золотых ангелах и испанских реалах. Учитывая, в какие суммы обошелся королю военный поход во Францию, вполне могло быть, что это и было всё, чем владел на момент смерти король Генри. Но никто не может знать наверняка, куда и как попали другие заначки, если они были. Вряд ли в руки Сеймура, тем не менее. Скорее уж - в руки скромняги Денни.

Лодс также категорически возражает против того, что раздел власти новым правительством принято насмешливо назвать «дележкой добычи». По его мнению, разделение власти прошло гораздо более справедливо, чем надел землями и титулами своих заслуженных сподвижников королем. Сэр Уильям Пейджет, секретарь, подтвердил под присягой, что король намеревался произвести некоторых придворных в пэры, наделив землями. Лодс, кажется, полностью доверяет сэру Уильяму, который действительно считается самым честным персонажем того странного правительства. Правительства, поименно назначенного самим королем, так что можно не сомневаться, что Генри, как всегда, тщательно просчитал баланс сил. Но, вспоминая фокусы, выкидываемые г-ном секретарем в его борьбе с Гардинером, мне не хочется присоединяться к вере Лодса в безупречность сэра Пейджета.

И, наконец, трагическая история противостояния братьев, Эдварда и Томаса Сеймура. Началась она именно с истории с драгоценностями Екатерины Парр. Сеймур мог бы завалить свою возлюбленную драгоценностями, он был богат. Но Екатерина восстала против несправедливого решения, и Томас просто не мог остаться в данной ситуации нейтральным. Особенно после того, как в чужих украшениях стала щеголять жена его брата! Эдвард же свою жену ценил очень высоко, и любые нападки на нее принимал близко к сердцу.

Вторым моментом были отношения с племянником. Малолетний Эдуард любил веселого и красивого дядю Томаса и не любил дядю Эдварда. Он ведь учился с сыном Эдварда Сеймура от первого брака, и наверняка проникся и мутностью истории с первой женой, и тем, что, женившись во второй раз, Эдвард лишил своего первого сына прав наследника. Томас тоже был привязан к племяннику, но, помимо этого, был справедливо оскорблен тем, что непосредственно власть с племянником делил его нелюбимый дядя, а ему, любимому, было только дано право видеть Эдуарда в официальной обстановке.

Что делает Томас. Начинает неофициальные отношения с Эдуардом через пажей племянника. Сначала он спрашивает его, на ком, по его мнению, ему нужно жениться? Ведь пора. Польщенный мальчишка поразмыслил, что неплохой вариант – Анна Клевская, потому что она хорошая. Или сестра Мэри, потому что он ее любит, а дядя Томас смог бы исправить сестрицу в ее теологических заблуждениях. Тогда Томас спросил более прямо: будет ли возражать король, если он женится на его мачехе, на Екатерине Парр? Эдуард не возражал, он счел этот вариант вполне подходящим. И только после этого Томас и Екатерина тайно обвенчались. Разрешение короля было получено, через его пажа, правда, но было, и Эдуард был не настолько мал, чтобы Эдвард Сеймур посмел от этого факта отмахнуться.

"Адова Бездна" или Анна Стенхоуп

Потом был знаменитый скандал с женой Лорда Хранителя и женой Лорда Адмирала, в результате которого леди Стенхоуп не только не заняла первого места при дворе, а скатилась на пятое: после Мэри, Элизабет, самой Екатерины и Анны Клевской, которая официально считалась сестрой короля (подробнее здесь: mirrinminttu.diary.ru/p113652515.htm#more1)
.
Да что там, были и еще более значительные дамы, родня Генриха. Эдварду Сеймуру такое унижение супруги не понравилось. А тут еще и выяснилось, что Томас передает тайком племяннику деньги в тот момент, когда Эдвард ему отказывает, да еще и требует отчета в тратах. Более того, он прямо заявлял королю: ”You are but a very beggarly king now: ye have not to play or to give to your servants” Какой контраст! Нелюбимый дяд говорил ему, что он нищ настолько, что не может тратить ничего, а любимый заботился о соблюдении королевского достоинства племянника.

С августа 1547 по март 1549 Томас передал племяннику 80 фунтов только на игру и вознаграждения его прислуги. Отдельно он потратил 411 фунтов на различные выплаты по распоряжению безденежного короля-подростка. Надо сказать, это не помогло склонить Эдуарда вмешаться в историю с драгоценностями Екатерины Парр. Кажется, король панически боялся своего нелюбимого дядю.

И вот как Лодс рассказывает историю Томаса Сеймура и Элизабет. Он пишет, что Элизабет жила вместе с Парр на момент смерти Генри. Здесь историк неточен: Элизабет до того самого момента, как ее и брата привезли в Лондон, находилась под одной крышей с братом, не с Парр. Екатерина забрала ее уже после смерти мужа. Далее, Лодс просто пишет дословно вот что: «Сначала Сеймур четко разграничивал пристойное и непристойное. Там были игрища с четким сексуальным контекстом, но скандала удалось избежать, поскольку Екатерина сама в них участвовала, а Кэт Эшли, наставница Элизабет, ничего неприличного в них не видела»

Забавно, что Лодс ссылается на документ «Признания Катерины Эшли и Томаса Перри», т.е. на протокол допроса. Не утруждая себя упоминаниями об источниках, Лодс просто говорит дальше, что летом 1548 года Екатерина Парр застала мужа и воспитанницу «в чрезвычайно компроментирующих объятиях», последовал скандал, и Элизабет выкинули прочь к Денни. Вот, собственно, и вся история. Лодс очень широко публикуется, поэтому неудивительно, что именно в таком виде история и упоминается практически повсюду. Нельзя сказать, что он искажает факты, он просто излагает их так, что читателю кажется, что пикантные детали не изложены просто из уважения к приличиям. Что, конечно, неправда. Уже простой факт интенсивного обмена письмами Парр и Элизабет опровергает наличие ссоры между ними.

Чем закончилась борьба братьев, и в чем на самом деле был обвинен Томас Сеймур, я писала здесь: mirrinminttu.diary.ru/p113800787.htm#more1

Честно говоря, меня всегда озадачивало следующее: зачем Сеймур так настойчиво пытался доказать факт соблазнения Элизабет своим братом? А он пытался, я напишу об интенсивности этих попыток отдельно. Чтобы доказать «моральную деградацию» брата? Но ведь Элизабет по закону считалась уже взрослой женщиной, эта история случилась тогода, когда ей было 14-15 лет. Да, негласно было принято, чтобы дети оставались на положении детей и после того, как они легально «входили в возраст» (мальчики в 14 и девочки в 12), но ведь буква закона не была нарушена, когда Томас Сеймур начал предварительные переговоры о женитьбе на 15-летней принцессе.

Лодс случайно дает намек, приводя утверждение историка Хейварда, что вся вражда и все ее перепитии были искусно спланированы умницей Дадли. Вот это уже логично. Дадли вполне мог увидеть потенциально выигрышную ситуацию: если Эдуард умрет, он возведет через леди Джейн на престол своего сына. Мэри просто уберут (за ней ведь отправились на охоту сыновья Дадли), а Элизабет будет скомпроментировна так, что вопрос о ее праве на престол и не встанет. Ведь закон Англии признавал браком и обещание вступить когда-нибудь в брак, подтвержденное физической близостью. А про Элизабет именно запустили слух, что она беременна от Томаса Сеймура. К счастью, ей удалось отстоять свою честь, но ситуация была опасной. Эдвард же Сеймур просто слепо следовал подкинутой ему идее доказать моральную деградацию брата, чтобы обвинение в попытке переворота не выглядело странным: Томас и племянник любили друг друга, какой переворот???

Лодс, впрочем, даже не задумывается о ситуации с Элизабет, он разбирает возможность, что Варвик-Дадли действительно мастерски сначала убрал одного Сеймура руками другого, а потом убрал и старшего Сеймура, который утопил себя сам, испортив отношения со всем советом, и погубив свою репутацию, казнив брата. И получил малолетнего короля в собственное распоряжение. Что ж, Мэри своей невероятной храбростью, которой от нее никто не ожидал, свела все хитрые планы семьи Дадли к нулю

@темы: Elisabeth I

---

Елизавета I - детство закончилось

«Милосердие не кричит о себе, милосердие не завистливо, милосердие не может быть гордым. Но где милосердие в стране, духовенство которой разделено, и одни называют других еретиками и анабаптистами, а те клеймят первых папистами, гипократами и фарисеями? И где любовь, когда миряне бранятся с духовенством?»

Эти слова Генрих VIII включил в свою речь на последнем для него заседании парламента. Он встал, несмотря на то, что это было для него непросто, и он плакал, говоря о любви. Ему оставалось жить чуть меньше месяца.

1545

Никого из членов семьи не было с ним рядом в час смерти. 28 января Энтони Денни в последний раз говорил со своим королем, предложив ему призвать исповедника. Генри умер, держа за руку Кранмера, но традиционной формулы «Король умер, да здравствует король!» не последовало. Парламент продолжал заседать, ничего не зная о смерти короля, и дворцовая рутина крутилась, как ни в чем не бывало.

Причиной тому было желание Денни, секретаря Пейджета и Эдварда Сеймура подготовить передачу власти малолетнему Эдварду так, чтобы Сеймур оказался во главе правящего совета. Поэтому-то и было потом поставлено под сомнение якобы сделанное устно распоряжение короля Генри о том, что Сеймур должен стать Лордом Протектором: свидетелей, кроме этой троицы, не было. Хотя совет был, в любом случае, более, чем своеобразным. Люди в нем оказались, по большей части, жестокие и жесткие, и совестью (а, тем более, любовью) не обремененные (mirrinminttu.diary.ru/p113233535.htm#more1)

Может, так и было нужно в стране, где на троне снова оказался ребенок. В любом случае, своих дочерей король сделал для этого совета недосягаемыми: обе получили во владения земли, приносящие по 3 000 фунтов в год, плюс по 10 000 фунтов приданого. В случае, если они решили бы выйти замуж без санкции королевского совета (их положение крупных землевладелиц автоматически делало их брак государственным делом, то же касалось и мужчин, оказавшихся в аналогичной ситуации, так что никакой дискриминации), то они исключались из списка наследниц престола, и их содержание было бы уменьшено.

Неплохое имущество было оставлено и Екатерине Парр. За «ее любовь, послушание, чистоту и мудрость»: помимо вдовьей доли, на 3000 фунтов драгоценностей, посуды из драгметаллов и прочих предметов роскоши, плюс 1000 фунтов деньгами. Мэри вздохнула, и удалилась в свои поместья. Екатерина почти сразу вышла за своего старого поклоника Томаса Сеймура, и тоже зажила своим домом. Но вот Элизабет-то была еще несовершеннолетней, и в права владения вступить не могла. Вышло так, что принцесса присоединилась к мачехе в имении в Челси, поскольку такое решение казалось логичным: Екатерина могла продолжать свое образование при помощи Элизабет, а та, в свою очередь, могла проникаться реформационной идеалогией Екатерины, которая не оставила ее равнодушной.



А вот теперь я хочу изложить историю Элизабет и Томаса Сеймура так, какой ее видит Дэвид Старки. Его мнение таково, что юная дева влюбилась в этого красавца по уши, хотя и не потеряла ВСЕЙ осторожности.

Томас действительно не оставил равнодушной ни одну даму своего круга: высокий, прекрасно сложенный, рыжий, галантный, невероятно самоуверенный и харизматичный, он покорял и кокеток, и совершенно серьезных женщин – Екатерина Парр была серьезной, кто спорит. Но кто будет утверждать, что серьезные женщины лишены страстности?



Амбиции новоиспеченного Лорда Адмирала заключались в том, чтобы позволить брату управлять королевством, получив за это возможность управлять королем. Глупая схема, если изложить ее словами Адмирала, хотя сэр Томас отнюдь не был глуп: управлять королем для чего? Для того, чтобы в день совершеннолетия короля начать управлять через него государством? Ну кто ж такое мог позволить Томасу Сеймуру, ведь добычу только что разделили. Еще при жизни короля Генри Томас пытался пробить для себя возможность жениться или на Мэри или на Элизабет, но быстро понял, что королю такое предлагать было бы просто несовместимо с жизнью. Он и не предложил, хотя считается, что умение логически мыслить не было сильной стороной Томаса Сеймура. А король еще и предусмотрел подобные попытки в будущем, и завещал всему королевскому совету выступить в роли защитников будущего своих дочек: условия завещания давали возможность несанкционированного брака, но только для соискателя, абсолютно не рвущегося к власти.

И вот Томас Сеймур оказался в роли отчима Элизабет, которая расцвела девичей привлекательностью подростка. Никто не может сказать, что принцесса не была привлекательной – была. И это не оставило равнодушным того, для кого покорять было почти инстинктом. Как далеко он заходил в своих авансов по отношению к падчерице, я не могу сказать. Старки ссылается на Hayness, Burgbley State Papers, но он их не цитирует. Речь идет о странном инциденте в саду, когда сэр Томар разрезал платье, надетое на Элизабет, пока его супруга ее держала на месте – это была какая-то игра, на непристойность которой Кэт Эшли обратила внимание и Элизабет, и Сеймура, на что тот ответил, что его оскорбляют до глубины души грязные подозрения. Элизабет быстро свалила вину на приемных родителей.



Но что-то до Парр, все-таки, дошло, потому что в 1548 году Элизабет отправили жить в дом к Денни, который был и одной из главных фигур нового режима, и мужем сестры Кэт Эшли. От себя могу только заступиться за Екатерину Парр. Старки небрежно кидает подозрение, что поздняя беременность затуманила той мозги гормональными бурями. Я не согласна. Игры и шутки того времени вообще были грубоваты и тактильны. Недаром король Генри пасся в покоях своих королев, среди их фрейлин. Интимные пощипывания за округлости и шлепки держали мужчин в тонусе. И то, что Екатерина, в предсмертной горячке, вроде бы (опять, слова только одной женщины и той не совсем вменяемой в житейском смысле) жаловалась, что ее муж стал заигрывать с Элизабет, говорят скорее о том, что выпад Кэт Эшли внезапно открыл ей глаза на происходящее. Или, по крайней мере, на то, как происходящее выглядело в глазах окружающих.

Но... Я бы не стала сбрасывать со счета и то, что сестра Кэт была замужем за политиком, вес которого в правительстве невероятно возрос с перемещением к нему в дом принцессы и наследницы трона. То есть, история о том, как грубо Томас Сеймур заигрывал с Элизабет, и насколько та была вовлечена в эти заигрывания, остается открытым. Та же самая Кэт Эшли сплетничала парикмахеру Элизабет, что Парр просто завидовала и ревновала к любви между Элизабет и Томасом. И еще. Элизабет и Екатерина плотно переписывались уже после того, как принцесса переехала в дом к Денни. Не подлежит сомнению и то, что Сеймур был абсолютно потрясен смертью жены.

Но потом, когда он пришел в себя настолько, чтобы начать строить планы на женитьбу короля Эдварда и леди Джейн Грей, он и сам стал подумывать о том, чтобы жениться. Кэт Эшли на этот раз была «за» обеими руками, и утверждала, что Элизабет расплывается в улыбке каждый раз, когда слышит имя Сеймура. Она также по великому секрету рассказала Перри, что видела, как Элизабет и Сеймур обнимаются. Но говорила ли ли она правду, или просто сплетничала?

Дело действительно дошло до того, что Сеймур обсуждал с управляющим делами Элизабет условия брачного договора и то, как владения, которые подарил Элизабет отец, объединятся с его владениями. Тут-то история и утекла из узкого круга посвященных. С одной стороны, Сеймур выглядит здесь действительно абсолютно честным соискателем руки юной девы, с которой его связывают взаимные симпатии, без всяких порывов в сторону власти. С другой стороны, потенциальное право Элизабет на трон не могло исчезнуть только от того, что здесь и сейчас она вышла бы замуж вопреки мнению совета. И все это понимали. К тому времени Эдвард Сеймур уже стал весьма непопулярен и среди населения, и среди ноблей, и у своего племянника. А вот Томаса любили, не «за», а «вопреки»: харизма перевешивала вопиющее неумение заниматься даже прямыми обязанностями.

Далее, ссылаясь на тот же источник, Hayness, Burgbley State Papers, Старки рассказывает, как отреагировала Элизабет на официальные перспективы замужества с мужчиной, который ей очень нравился. Она ответила на прямой вопрос своего управляющего, что подумает над этим, если правящий совет одобрит этот брак, то есть, если она не потеряет своего права на престол. Такова воля ее отца, и она не собирается ее нарушать. Дословно она сказала: «Когда придет время решать, я поступлю согласно воле Бога». Этот оборот она будет потом использовать всю свою жизнь, каждый раз, когда ее будут пытаться выдать замуж

@темы: Elisabeth I

---

Елизавета I - период затишья

В 1542 году король Генри работал, как проклятый, стараясь забыть жуткую для всех вовлеченных в нее сторон историю с Катрин Говард. В сентябре, проверяя фортификационные сооружения в Эссексе, он спонтанно решил встретиться с дочерьми, пригласив их пообедать с ним в охотничье поместье Пирго Парк. Это был их первый совместный обед. Поскольку организацией встречи занимался департамент Лорда Управителя, встрече придавалось немалое значение.

Пирго Парк в 1910 - перестроен, конечно

Не удивительно. Вообще-то, в любом спонтанном поступке короля Генри всегда был скрытый (иногда от него самого, просто решение выскакивало из подсознания) смысл. В данном случае, Генри подумывал, не обручить ли ему подрастающую Элизабет с сыном регента Шотландии, графа Аррана. Вернее, он включил в свои любимые политические игры и младшую дочь, что не было эквивалентом решению выдать ее замуж, отнюдь, и Мэри тому пример. Но поставил он новую фигуру на свою шахматную доску не раньше, чем смог провести с ней достаточно времени для того, чтобы составить собственное мнение.

В июне 1543 Элизабет и Мэри были приглашены отцом на смотрины – он представил им леди Екатерину Парр, которую решил сделать своей шестой женой. В июле они присутствовали на скромном бракосочетании. Это внезапное воссоединение семьи, и брак с бездетной женщиной не первой молодости, для которой он стал третьим мужем, перестают выглядеть странно, если вспомнить, что было потом. А потом король собрался на войну.



К этому времени он сделал все, что считал необходимым, во внутренней политике. Он оторвал свое королевство от тонущего корабля папской политики, у него был наследник, он уравновесил положение англиканской церкви, уничтожив самых фанатичных представителей обеих конфессий, и теперь наносил последние штрихи на картину подготовки своего ухода. Генри не мог не знать, что его годы сочтены. А что считалось гражданским долгом каждого английского короля с незапамятных времен? Поход во Францию.

Вот этими последними штрихами и стали женитьба на разумной, властной, уравновешенной женщине, которой он мог доверять (насколько мог доверять вообще кому бы то ни было), и восстановление в правах наследования обеих дочерей – на всякий случай. Но Генри не был бы Генри, если бы не оставил несколько «но», которые эффективно не давали чрезмерной власти никому, кроме него самого. Дочери получили право наследовать престол после брата, в порядке старшинства – но не были признаны законными. Екатерина получила права собирать войска, подписывать документы, поднимать любые необходимые денежные суммы, но в «помощь» ей был придан реорганизованный тайный совет короля, в котором главные политические силы королевства были расставлены так, что они держали друг друга за горло, не получая силового перевеса.



Опять же, понимая, что Эдвард станет королем задолго до своего совершеннолетия, Генри организовал работу королевского совета по-новому.

Для начала, он убрал короля с заседаний этого совета. Совет по-прежнему собирался в личных покоях короля, но король при этом не присутствал, ему делались докладные записки о результатах. Далее, сам совет стал организацией с фиксированным количеством участников, каждый из которых занимал определенный пост в государственной иерархии, с авторитетом и ответственностью.

Заседания совета стали также фиксировать протоколами, как заседания парламента, то есть, все речи, звучащие в совете, становились теперь гласными, что сильно затруднило образование клик. И, наконец, совет стал собираться ежедневно, включая праздничные дни и дни летнего каникулярного прогресса. Совет, другими словами, стал министерством при короле. Когда Генри отправился воевать, часть совета последовала за ним, а часть осталась в Лондоне.

Знакомство с отцом произошло для Элизабет в лучший возможный период. Он казался ей всемогущим. Ведь, как справедливо подметил Старки, в псалтыре его изображения были рядом с изображениями Христа, и на обложке новой, англиканской Библии тоже было его изображение, где он давал своему народу правильную Библию. Почва для обожания была подготовлена. Наяву же Генри мог очаровать кого угодно, не только 10-летнего ребенка.



26 июня 1544 года Генри задал грандиозный обед в Уайтхолле, на который были приглашены трое его детей, после чего был устроен не менее грандиозный прием, типа фуршета, на котором подавались вино и сладости, и все присутствующие находились на ногах, свободно передвигаясь по залу.



Генри сидел, потому что больная нога не позволяла ему стоять, и рядом были его наследники. Вот только Екатерина Парр на этом банкете не присутствовала, это был праздник Эдварда, Мэри и Элизабет. По этому событию и написана грандиозная картина, где рядом с королем поместили не живую жену, а давно умершую, зато давшую стране и мужу наследника престола. И просто любимую. Почему-то на портрете, где не нашлось места для Парр, нашлось место для шута Уилла Сомерса (снова!), и для воспитательницы Эдварда в дни его раннего детства, «матушки Джек». В самом деле, это навязчивое изображение королевского шута со зловещей физиономией на самых наипарадных портретах королевского семейства начинает меня как-то беспокоить.



О том, что Генри посрамил Францию, достаточно известно. О том, что его жена во время его отсутствия находилась вместе с его сыном и наследником – тоже известно. Мэри была тоже неподалеку. Элизабет присоединилась сразу, как был снят карантин по поводу очередного всплеска чумы. Королевская семья снова собралась вместе, что произвело полный фурор в Европе. А потом с победой вернулся и сам король. Идиллия, да и только. Именно эта идиллия и объясняет то обожание, которое Элизабет всю жизнь испытывала к отцу. Поняла ли она со временем, почему лишилась головы ее мать, или приняла все официальные обвинения, как истину – неизвестно. Женщины по имени Анна Болейн для королевы Елизаветы просто не существовало. Да что там, даже Мэри, история отношений с отцом у которой была другой, довольно часто в своем правлении апеллировала к его памяти и способностям, досадуя, что сама их лишена.

Элизабет, школьница, была вынуждена вернуться к учебе сразу после встречи с вернувшимся в Англию отцом в Лидс Кастл. Эдвард уже сидел за партой, и короля встречали только жена и обе дочери. В конце ноября Элизабет начала работать над новогодним подарком для своей мачехи. Она решила перевести труд Маргарет Ангулемской «Зерцало грешной души» (Le Miroir de l'ame pecheresse, 1531) с французского на английский. Это был грациозный жест: Маргарет возглавляла реформаторские силы во Франции, она стала королевой Наварры, и пользовалась большим авторитетом у короля Франции. Екатерина Парр видела в этой принцессе пример для себя, и предполагала, что вполне может играть ту же роль при английском дворе, какую Маргарет играла при французском.

Кратко говоря, убеждения Парр были следующими:

1. Человек должен полностью подчинить себя воле Бога.
2. Человек – стопроцентно грешное существо, из-за чего никогда не сможет следовать Божьей воле настолько, чтобы спасти свою душу.
3. Поэтому человек может спасти свою душу только через веру, не через деяния.
4. Что означает, что изображения святых, поклонение им, пилгримажи и прочее во славу веры – это отвлечение человека от Бога, от веры, введение его в заблуждение, что, почитая «идолов», он спасает свую душу.

Четвертый постулат автоматически делал римского папу пособником Антихриста, который отвлекал человека от истинного пути для спасения души.

Звучит сухо, но на практике понятие Бог зачастую могло переноситься хотя бы и на короля. Во всяком случае, Екатерина Парр такой перенос вворачивала в свои письма к мужу. Ведь король Англии был главой церкви в королевстве, и, соответственно, представителем Бога. Елизавета, похоже, усвоила этот постулат полностью за время пребывания в доме мачехи летом 1545 года, и никогда не подвергала его сомнению и позже, когда сама стала королевой.



Перевод принцессы был хорош, но она, несомненно, переоценила свои силы: заканчивала книгу она в самые последние дни декабря, и последние страницы носят следы спешки, с ошибками, описками и небрежной каллиграфией. И все равно она опоздала, закончив работу только 31 декабря. Впрочем, мачеха оценила колоссальность труда.

Мрачноватая атмосфера при дворе в 1546 году на жизнь Элизабет никак не отразилась. В Лондоне король мучался от боли в ноге, которая уже не давала ему передвигаться вообще. Он двигался по галереям и анфиладам дворца в инвалидном кресле, на этажи его доставлял лифт, а на коня его поднимали специальным приспособлением. Из-за неподвижности вес его быстро рос, что, в свою очередь, усугубляло физические страдания, не говоря о страданиях моральных. Но принцесса все это время была вдалеке, училась, делала успехи, и гордилась ими.

Елизавета в детстве

Даже угасая, король Генри не отказывал себе в удовольствии участвовать в политических интригах Европы, наблюдая за ними со спокойных берегов Англии. Известно, что фигура его младшей дочери передвигалась по шахматной доске политики активно: теперь она была третьей леди королевства, после мачехи и старшей сестры. Разумеется, королевские семьи от Скандинавии до Средиземноморья активно пробивали свои возможности породниться с Англией. Все, кроме Габсбургов, для которых Элизабет оставалась бастардом и «дочерью шлюхи». Впрочем, значимость Англии перевешивала пятно на происхождении, и одно время Элизабет прочили в жены Филиппу, сыну императора Чарльза. Не то, чтобы всерьез, но как одну из возможных линий политического альянса.

К созданию новогоднего подарка для своего отца Элизабет тоже приступила в ноябре, но она была уже старше, и эта ее работа выполнена безупречно, хотя сама по себе она гораздо более сложная, чем перевод с французского на английский. В этот раз принцесса решила порадовать отца переводом книги его жены на латынь, итальянский и французский. И эта работа была выполнена вовремя, 30 декабря, то есть гонец успел доставить ее в Лондон в канун Нового года.

Книга Екатерины (издавалась до 1548 года)

Вполне очевидно, что Генри впервые ознакомился с работой своей супруги именно через перевод дочери (что имело для Екатерины не совсем те последствия, на которые расчитывала Элизабет). Ведь если первый постулат веры был привычен с первых дней христианства, а насчет второго и четвертого существовало общее согласие, третий постулат Генри счел довольно опасным. Ему с самого начала церковной реорганизации обоснованно не хотелось, чтобы каждый подданный, вне завистимости от того, обладал ли он достаточно изощренным умом, начал бы толковать Божью волю по своему разумению. А именно этим занималась Екатерина Парр.

Задумался ли король над тем, что писала его младшая дочь в предисловии к переводу? Называя отца несравненным, она считала себя «не только подражателем его добродетелям... но и наследником их». Можно не сомневаться, что эта фраза не прошла мимо его внимания. Возможно, ему даже стало спокойнее за будущее королевства.

@темы: Elisabeth I

---

В Питере, кажется, очень уж жарко

И законотворцам головушки напекло. Судите сами:

Заксобрание Петербурга начало охоту на нелицензированных ведьм

"В Законодательном собрании Петербурга обсуждается законопроект, регламентирующий деятельность магов, колдунов и прочих мастеров эзотерических наук. Ряд депутатов предлагает приравнять оккультизм к народной медицине, проверять и лицензировать работу магов и чародеев, требовать уплату налогов, а лжецелителей заставить отвечать по закону за нанесенный вред. Подробности выяснял собственный корреспондент "Вестей ФМ" в Петербурге Олег Яхонтов.

Автором поправок в федеральный закон "Об охране здоровья" выступил депутат Заксобрания Виталий Милонов, который посчитал, что исключенное из последней редакции закона разрешение на оккультно-магическую практику поставило тысячи колдунов и чародеев вне правового поля. Их волшебство никем не контролируется, наказать за нанесенный клиентам вред их тоже нельзя, а бюджет не получает налогов с их доходов. По мнению Виталия Милонова, у колдунов должны быть четкие расценки на их процедуры, а оплачивать работу потребитель должен только после оформления документа об оказании услуги:

"Заключайте договор и в соответствии с законом получайте оплату только после подписания акта выполненных работ. Чакры открыты. Карма скорректирована. Венец безбрачия снят".

С таким подходом маги и чародеи не согласны. Волшебство не аспирин, а понятие гораздо более тонкое. Зависит от многих вещей и может помочь не всегда, а силы маг уже потратил, что, по мнению одной из петербургских колдуний, должно быть оплачено вне зависимости от результата:

"Деньги - это самая мощная энергия и, соответственно, люди мне за это платят. Если я не беру денег, я потом просто три часа в лежку отлеживаюсь и мне не встать, не пошевелиться".

Согласно поправкам, маги, которые должны получить статус индивидуального предпринимателя, будут оформлять акт о выполненных работах, где черным по белому должен быть обозначен результат волшебства. Оплата по факту. Однако остается открытым вопрос, кто, как и по каким критериям будет лицензировать мастеров эзотерики. По мнению авторов поправок, все они должны будут получать разрешение на работу "по специальности" после предоставления заявления и документального подтверждения, что их деятельность не наносит вреда здоровью человека. Контролировать процесс будет специальный отдел или департамент магии, что вызвало улыбку у депутатов Заксобрания Бориса Вишневского и Людмилы Косткиной:

"Если уже идут разговоры о Министерстве магии, то скоро уже о маглах заговорят", - иронизирует Вишневский.

"Кто это будет делать? Если у нас Джуной занимался целый научный институт? Куда вы спустили эту тему? Кто лицензировать это будет?" - задается вопросом Костина.

После часа бурного обсуждения депутаты сошлись на том, что законопроект сырой, а самое здравое в нем, по мнению депутата Павла Солтана, - это запрет навязчивой рекламы различных колдунов и чародеев:

"Мы слабо, наверное, реагируем, чтобы оградить. Вот это плохо. Но мы не имеем никакого морального права заниматься поощрением этой деятельности на государственном уровне".

Однако, по мнению авторов законодательной инициативы, закрывать глаза на деятельность магов и колдунов нельзя. А бороться с лжецелителями сложно как раз из-за отсутствия закона. Теперь поправки, касающиеся магии и эзотерики, будут дорабатываться, тем более что петербургские депутаты сталкиваются с темой потусторонних сил не впервые. Три года назад ряд народных избранников изгонял и изгнал из здания парламента призрак, который регулярно появлялся в ротонде Мариинского дворца, пугал людей и мешал нормальному законотворчеству. Согласно многочисленным публикациям, парламентариям помогла как раз народная нелицензированная колдунья."

А я тут шипела по поводу психотерапии с Таро Мы все живем в книге Роулинг.

@темы: "Этот мир придуман не мной"

---

Лето, официально!

---

Елизавета I - воспитатели

На момент казни Анны Болейн, Элизабет не было и трех лет. Поскольку мать она видела всего несколько раз в жизни, никакой личной трагедии не произошло. Зато через несколько недель началась трагикомедия. Анна заваливала дочь платьями и украшениями, но когда Анны не стало, о принцессе как-то забыли. Генри уже женился на леди Джейн Сеймур, да и не каждый мужчина сообразит, что ребенок от 2 до 3 лет растет буквально каждую неделю. В итоге, принцесса осталась без приличной одежды, и это-то она уже была в состоянии понимать.

леди Маргарет Брайан

К счастью, за воспитание Элизабет отвечала совершенно замечательная дама, леди Маргарет Брайан, которой к тому моменту было уже 68 лет, и которая уже успела вырастить Мэри и незаконного сына короля, благодаря чему была дамой достаточно хорошо ориентирующейся в дворцовой жизни. Леди Брайан не стала беспокоить короля, понимая, что ему не до дочерей. Она написала Кромвелю, который на тот момент был государственным секретарем: «Now, as my lady Elizabeth is put from that degree she was in, and what degree she is at now I know not but by hearsay, I know not how to order her or myself, or her women or grooms. I beg you to be good lord to her and hers, and that she may have raiment, for she has neither gown nor kirtle nor petticoat, nor linen for smocks, nor kerchiefs, sleeves, rails, bodystychets, handkerchiefs, mufflers, nor "begens."

В том же письме леди Брайан рапортует об успехах ее воспитанницы, и упоминает, что у той большие проблемы с зубами, которые стали расти поздно, плохо, и причиняли ей боль. Также леди Брайан пожаловалась на сэра Джона Шелтона, который был управляющим двором принцессы: тот настаивал, чтобы Элизабет ела за общим столом, а леди Брайан хотела, чтобы ребенок спокойно питался в собственных покоях подходящей для ее возраста и состояния зубов пищей.

сэр Джон Шелтон

Леди Брайан, разумеется, выиграла. Кромвель подтвердил, что дочери Анны Болейн никто и не хотел причинить неприятности, о ней просто забыли. Как-то вопрос о заказах двора принцессы, очевидно, был решен, и о ней забыли еще раз. Зато помнили о ее сестре. Мэри воевала свою безнадежную войну с отцом, но теперь, после смерти «той женщины», к ее слезам после напряжения обмена репликами с Норфолком добавились, как ни странно, молитвы и слезы за то, чтобы мятежная душа Анны обрела покой и спасение. Вполне в духе Мэри. После казни Анны исчезла и причина отрицать сестру, и Мэри стала проводить с Элизабет больше времени. Помирившись с отцом, она-то и привезла сестру в Лондон. Очевидно, именно в этот момент Генри вспомнил, что у него не одна дочь, а две.

Благодаря нежной Джейн Сеймур, в жизни сестер наступил довольно светлый период. Для Мэри делалось всё, потому что королю, понимающему, до какого экстрима он дошел в конфликте с собственной дочерью, было стыдно, а новая королева просто понимала, через что Мэри прошла. Надо отдать должное, не забывала она и Элизабет, хотя любить дочь Анны Болейн у Джейн причин не было. Рождение долгожданного наследника хоть и было омрачено скорой смертью его матери, внесло в жизнь Элизабет еще большую стабильность, и еще сильнее снизило напряжение между сестрами. Теперь их оставили в покое. Наследник был, и титулы леди Мэри и леди Элизабет больше не звучали публичными оплеухами.

Элизабет потеряла леди Маргарет Брайан брату, которого та немедленно принялась нянчить, но Кромвель дал ей взамен Кэт Шаперно (Сhampernon). Вообще-то, звали ее Екатерина, но как-то повелось, что все называли ее Кэт. Она была из интересной семьи: отец дал ей и ее сестре Джейн такое мощно-классическое образование, что Джейн так в нем и увязла, превратившись в совершенный «синий чулок». А вот Кэт была другой. Она чувствовала себя при дворе, как рыба в воде, но в работу взяла свою воспитанницу так, что Роджер Эйшем, считавшийся высшим авторитетом столетия в вопросах образования, даже пенял Кэт, что «острые углы наносят глубокие раны». Эйшем ошибался. Элизабет делала невероятные успехи, и через годы выражала благодарность леди Шаперно за то, что она ее воспитала, обучила, и научила честности. Относительно честности можно поставить большой знак вопроса, если только не допустить, что Кэт обучила свою питомицу тому, как выражается и проявляется честность при дворе.

Кэт Шаперно

Об успехах Элизабет окружение короля узнало довольно случайно. Ризли, который стал в 1539 году секретарем, навестил в Хатфилде Мэри, и зашел выразить уважение шестилетней Элизабет. Неизвестно, с чего он начал. Очевидно, с обычного бессмысленного лепета, который применяют взрослые при разговоре с детьми. Потом, после встречи, он рапортовал в полном потрясении, что если даже принцессу не будут учить ничему сверх того, что она знает сейчас, она вполне поспорит разумностью с сороколетней дамой. Ну, может быть, конечно, что господин секретарь был невысокого мнения о сороколетних дамах, но он не слишком преувеличил. Генри, разумеется, не повезло с количеством детей, зато качество их развития было отменным – у всех. Конечно, они получили лучшее возможное образование, но ведь для того, чтобы выдержать такой поток информации, нужно было иметь довольно повышенную обучаемость.

Сам Генри в возрасте восьми лет встретился с человеком, которого было поразить не легче, чем секретаря Ризли, если не труднее. Речь идет об Эразме Роттердамском. Сначала тот тоже не хотел принимать принца всерьез, но Генри смог доказать ему, что в свои 8 лет может быть достаточно интересным в переписке с философом.

К 1544 году Кэт Шаперно исчерпала запас знаний, которые могла бы передать своей воспитаннице. К счастью, к тому моменту маленькому Эдуарду исполнилось 6 лет, и теперь в работу взяли его. Необычность ситуации состояла в том, что принца, наследника престола, учили так, как учат королей, и Элизабет начала получать образование, прежде ни для одной принцессы не доступное. Было ли это случайностью, забыл ли снова отец о своей дочке, и ее автоматически начали учить с братом? Вряд ли.

Насколько правда то, что король возлагал все свои династические надежды только на сына? Не была ли Элизабет «запасным вариантом» на случай, если с Эдвардом что-то случится? Мэри, очевидно, была принесена в жертву еще раз, ей предстояло разбить лед неприятия женщины не троне, расчистив путь сестре. Предметом, знанием которого молодой Генри поразил Эразма Роттердамского, была логика. Вряд ли она отказала ему в дальнейшем. Он знал, что Мэри не сможет быть королевой в полном смысле этого слова, и что это обратит ожидания на Элизабет. Он знал, к кому обратится Мэри за помощью, и какую реакцию в стране это вызовет. Но он знал и силу духа своей старшей дочери. Он знал, что она сможет показать окружающим, что и женщина может править, действительно править. Генри, возможно, позволял себе эмоциональные выплески слишком часто, но ум у него был действительно государственный, ум политика, который за годы перетягивания каната с Римом стал изощреннее, который вник в тончайшие оттенки светских и церковных законов. Он знал, как оно будет, если его сын не выживет.

В любом случае, случилось так, что сестра Кэт, Джоан, покорила своей серьезностью сердце Энтони Дэнни, который носил не слишком обременительный титул главного камердинера короля, который на деле означал, что Дэнни управляет очень, очень многим. Например, контактами короля с его подданными. Дэнни дружил с кембриджцем Джоном Чеком. Таким образом, когда встал вопрос об обучении принца, одна связь привела к другой: любимым учеником Чека был Эйшем, а у Эйшема любимым учеником был Уильям Гриндел, и он дружил с Джоном Эшли, за которого Кэт вышла в возрасте около 40 лет замуж.

сэр Энтони Дэнни

Такая вот компания собралась в Хатфилде вокруг Эдварда и Элизабет: тесный круг людей, связанных наукой, дружбой и родством. Но было еще крепкое связующее звено между этими людьми: все они были протестантами, ненавидящими Рим. Это был совершенно отделенный от Лондона мирок, где от учебы можно было отдыхать, гуляя по садам или охотясь.

Интересно, что Дэвид Старки в книге о юности Элизабет опровергает господствующее в истории убеждение, что Екатерина Парр примирила королевскую семью. По его мнению, ни о каком «примирении» речи не было: королевские дети много лет жили под одной крышей, одной семьей. Более того, он указывает, что Парр не могла обучать Элизабет. Та в 10 лет уже полностью владела искусством каллиграфии-италики (изломав немало карандашей в процессе обучения) и знала латынь, как родной язык. Екатерина Парр только обучалась им после замужества. Сохранилось письмо девятилетнего Эдварда мачехе, в котором он с детским высокомерием пишет, что его учитель не поверил, что она написала последнее письмо самостоятельно, пока не увидел ее подпись, которая была недурно выполнена, и была в одном стиле с письмом.

В последние годы жизни Генри, у него действительно образовались совершенно новые отношения с младшей дочерью, но в этом была заслуга самой Элизабет.

Позже, она много и часто говорила о своем отце. И никогда, ни одного слова не проронила о матери – разве что о «природном долге» родителей, без уточнений. Что касается гардероба, то у королевы Елизаветы никогда не могла повториться ситуация с трехлетней принцессой Элизабет, которой вдруг оказалось нечего носить. Королева об этом позаботилась.

---

Елизавета I - никому не нужная принцесса

В конце августа 1533 года в Гринвичском дворце шли горячечные приготовления: новая королева собиралась рожать, а до этого момента многое должно было быть сделано. Ее палаты должны были быть превращены в своего рода кукольный дом, стены которого будут украшены драгоценными гобеленами, полы застелены мягкими коврами, будет принесена или изготовлена кровать в тон гобеленам, и дневной диванчик, на котором, собственно, и будут проходить роды. На гобеленах не будет изображений людей или животных – только спокойные, повторяющиеся узоры. Будет закрыто гобеленом и окно, но так, чтобы его можно было откинуть, чтобы в покои попал свет и свежий воздух.



К 26 августа все было готово. Даже посуда, распятия и подсвечники были принесены из сокровищницы. Королева сначала отправилась в дворцовую часовню прослушать мессу, и потом, в сопровождении процессии, в свой коронный зал, где, стоя под балдахином, выпила немного вина с присутствующими, и выслушала пожелание своего главного дворецкого, чтобы Бог дал ей добрый час. Что ж, в этом случае Бог действительно был милосерден к королеве: ребенок родился удивительно легко.



Но до родов еще было время, и плотники работали в Обсервант Фрайарс Чёрч (переводится как Церковь Благочестивых Фриаров, по-моему), где проходили королевские крестины. Строили восьмиугольный помост высотой в три ступени, специально укрепленный в центре так, чтобы мог выдержать вес огромной серебряной купели, которая привозилась для этих случаев из Кентербери (первым, кого в ней крестили, был Эдвард, несчастный сын несчастного короля Генриха VI). Плотники работали даже по воскресеньям – за двойную плату. Весь путь от дворца да восточной двери церкви был превращен в роскошный коридор, построенный весьма основательно: каркас был укреплен на вкопанных столбах и украшен дорогими тканями.

алтарная картина из Обсервант Фрайарс Чёрч

Элизабет родилась в 3 часа утра 7 сентября 1533 года, и получила все почести, положенные принцессе. Ее крестили 10 сентября, ранним утром. Гаральды трубили, факелы пылали, корону над головой новорожденной держали. В церковь она прибыла на руках герцогини, крестил ее епископ Лондона, а крестным отцом стал епископ Кентерберийский. Три раза ребенка окунули в купель, и в ее руку вложили восковую свечу. В этот момент все остальные факелы были погашены, и геральды протрубили в честь Елизаветы, прицессы Англии и Франции.

Всё было великолепно, но... И это было большим «но»: рождению Элизабет никто не обрадовался. Ее мать была потрясена до глубины души тем, что у нее родилась дочь, а не предсказанный всеми астрологами сын. Среди священников, стоявших у ее купели, были те, кто на вопрос, была ли вода теплой или холодной, отвечали, что «недостаточно горячей». Отец был вынужден расстаться с мечтой о Генри или Эдварде. Более того, не иначе, как в те тяжелые дни он решил извлечь хоть какую-то пользу из великих хлопот и расходов, которых ему стоило появление на свет этого ребенка, который стал для него великим разочарованием тем, что не был сыном.



Генри, вопреки мерзкой репутации, не был плохим человеком. В конце концов, он просто хотел быть хорошим королем, счастливым отцом, и любимым мужем. Дело было, конечно, в его нетипичном для короля детстве. Обычно английских королей воспитывали жестко, так, что в душе их не оставалось места для романтических мечтаний. Но Генри не воспитывали королем. Плюхи достались Артуру, Генри получил все возможные для принца плюшки. И вдруг всё изменилось. Брат умер, мать умерла, и он оказался единственным, от кого зависело будущее всей династии.

Элизабет Йоркская

Перемены не прошли гладко. Пока была жива мать, Елизавета Йоркская, отец проявлял свои лучшие качества. Генрих VII и Елизавета были удивительной парой. Они еще принадлежали Средневековью: он – дерзкий и смелый завоеватель, она – нежная и преданная жена, своей внутренней чистотой и любовью смягчающая диковатый нрав супруга. Идеальная пара, словно со страниц рыцарского романа. Разумеется, всё было несколько не так, иногда - очень сильно не так, но именно такой парой короля и королеву воспринимали окружающие.

Не стало Елизаветы – нарушилось равновесие. Оставшийся в живых принц, наследник, угодил в работу, столкнулся с массой требований и ограничений, к которым не был готов. Так в нем зародились упрямство и неприятие, желание оставить за собой последнее слово, желание решать всё по своему хотению. Он почти не скрывал радости, когда его отец умер, и он сам стал королем. Впрочем, тогда радовалось всё королевство, кто громче, кто тише.

В сущности, Генри практически нашел то, что искал, в Катарине Арагонской. Она была кротка и нежна, но сильна характером, как его мать. Она принадлежала к старинному и могущественному королевскому роду, придавшему блеск сомнительной династии Тюдоров – как и Елизавета Йоркская. Она была по менталитету средневековой женщиной, красивой женщиной, и молодой король с радостью в нее влюбился. Ему нравилось быть женатым, у них была общая любовь к рыцарству, они с упоением играли в Средневековье. Но... В данном случае этим «но» тоже стало отсутствие сыновей. Но было и еще кое-что. Генри был моложе, у него был более открытый ум, он менялся вместе с меняющимся миром. Его жена оставалась в прошлом, в котором были ее корни. Не такой уж большой была их возрастная разница, но скоро их разделили не годы, а целая эпоха.



Немудрено, что выбор Генри пал на космополитку Анну Болейн, которая была всем тем, чем не была Катарина. Вместе с новой подругой, король повернул свою страну на совершенно новую дорогу, порвав с традициями и обретя полную независимость. Но наследника, которому он мог бы передать эту новую страну и новый мир, не появилось.

Уже в декабре трехмесячной девочке образовали собственный двор в Хатфилде, и после этого родители навещали дочь всего несколько раз: Анна весной 1534 года, и затем, вскоре, Анна и Генри. Следующий раз родители увидели дочь только в октябре 1535 года. Потом Элизабет увидела родителей весной 1536, и это был последний раз, когда она видела свою мать. Намного позже, королева Елизавета задумчиво скажет: «Мы привязаны к тем, кто нас вырастил, больше, чем к нашим родителям, которые только исполнили свой природный долг, приведя нас в этот мир. Те, кто нас воспитал, помогли нам выжить в этом мире».

@темы: Elisabeth I

---

Продолжение перепостов старых материалов

Разумется, про Елизавету пропало очень многое. Всё до 1563 года, и потом - не могу даже сказать, что пропало, а что осталось. Пока я подниму только материялы о начале жизни Лиз и первого года ее коронации, потому что они смыкаются с материалами о Мэри. Потом посмотрю, что можно сделать. Я по косорукости уничтожила столько записей, что замучаешься восстанавливать. Проще сделать пост со ссылками на жж, где эти записи лежат. Хорошо хоть мозгов хватило в свое время отзеркалить всё важное туда.

Да, сегодня у меня последний оплаченный день сервисов. Недели 2 уйдет на авторизацию новой карты, потому что для авторизации нужно указать точно, какую пробную сумму у меня с карты сняли, а распечатку по кридитным операциям я получаю около 15 числа месяца. В общем, жизнь - не цветочки.

---

К разговору...

о Шерлоке Холмсе. Чего про него только не ставили. И ужас-ужас, и довольно интересные вещи.

Молодой Шерлок Холмс



Угроза из прошлого / Sherlock Holmes



Sherlock Holmes and the valley of fear



Sherlock Holmes in the 22nd Century



Sherlock Holmes - The Scarlet Claw + там еще 11 фильмов



Murder Rooms: The Mysteries of the real Sherlock Holmes

@темы: "экранизации vs каноны"

---

Очень конкретные указания

Получить эликсир молодости.

vechniyzov.livejournal.com/827956.html#comments

@темы: "нетягостная бредь"

---

Последняя месса Мэри Тюдор

К январю 1558 года Мэри была убеждена, что она беременна. Она не торопила события, она ждала полгода, чтобы быть уверенной – но ее живот рос, и она чувствовала, как бьется там пульс. Особенно сильно он чувствовался, когда она лежала на боку. Сомнений быть не могло, и она известила мужа. Филипп выразил радость, но послал в Англию графа Фериа, чтобы тот увидел положение вещей своими глазами. Граф в своем рапорте был полон скепсиса.



К концу марта Мэри сделала завещание. Корона должна была перейти к ее ребенку, а Филипп назначался регентом при принце или принцессе. Но судьба нанесла ей последний удар: скоро она поняла, что носит в своем животе не жизнь, а смерть. У нее были боли, ее лихорадило, ей было тяжело дышать. Но на ней по-прежнему лежали все дела королевства, и в глазах окружающих она видела не сочувствие, а досаду, что из-за ее слабости эти дела скапливаются на рабочем столе.

У Филиппа, разумеется, были все причины для досады и тревоги: в апреле Мария Стюарт стала женой дофина Франции, и, в случае смерти Мэри, которая упорно медлила назвать сестру своей наследницей, получила бы корону Англии. Даже если парламент решил бы следовать завещанию короля Генри, и назначил бы королевой Элизабет, не было никакой гарантии, что при протестантской королеве Англия останется союзницей Испании, ведь все права Филиппа в этой стране заканчивались со смертью Мэри.

Филипп послал графа Фериа к Элизабет, с очередной просьбой о дружбе и согласии на замужество с герцогом Савойским, на что Элизабет снова ответила отказом. Ей совершенно не был нужен муж: в Хатфилд уже собралась большая часть придворных, потому что Мэри подписала, наконец, передачу короны сестре (текст завещания здесь: www.tudorhistory.org/primary/will.html ). Элизабет стала королевой, хотя ее сестра еще была жива. Мэри умерла утром 16 ноября 1558 года, успев в последний раз услышать мессу.

Через 6 часов после смерти Мэри, Элизабет была провозглашена королевой в парламенте, лондонцам и олдерменам города. Начались торжества.

Филипп по-своему грустил о смерти жены. В письме сестре он пишет: «Можешь вообразить, в каком я состоянии. Такое впечатление, что у меня забрали всё сразу. Да примет Бог ее в славу свою. Я сожалею о ее смерти, мне будет ее не хватать».

Филипп не преувеличивал. В течение нескольких недель от потерял отца, тетушку (Маргариту Фландрскую) и жену. Даже пылкий Реджинальд Поль пережил свою королеву всего на несколько часов. Закончилась целая эпоха. Впрочем, хозяйственность не изменила Филиппу и в печали, он распорядился, чтобы граф Фериа представлял его на похоронах, и озаботился получением драгоценностей, завещанных королевой своему мужу.



Мэри начали готовить к погребению почти сразу после смерти. Ее сердце и внутренности были извлечены под наблюдением врача, дающего заключение о смерти. Тело было набальзамировано и помещено в свинцовый гроб. Три недели должен был стоять этот гроб в палатах Сент Джеймса, убранных в траур. Фрейлины молились о ее душе, мессы служились, а ночами палаты освещались свечами. С Мэри прощались по канону, честь честью. Теперь, когда она умерла, и когда все чувствовали, что настали совсем новые времена, умершую королеву начали жалеть.

фрагмант деревянной статуи, изображающей Мэри. Статуя "была королевой" те 3 недели, которые длился траур.

Сами похороны были католическими и очень дорогими. Никаких сюрпризов или нарушений канона не было, но без небольшого скандала не обошлось. На траурной мессе епископ Винчестерский Джон Вайт, присутствовавший при смерти королевы, читал проповедь. «Если бы ангелы были смертны, я бы сказал, что ее уход напоминал уход ангела, а не земного существа», - сказал он. «Она была дочерью короля, она была сестрой короля, и она была женой короля. И она сама была Королем по титулу. Что она выстрадала на каждой ступени, ведущей к короне, я не хочу описывать. Я только скажу, что если Богу хотелось испытать ее терпение, она выдержала испытыние. В ее сердце была любовь, преданность и верность. В этой церкви она обручила себя с королевством, с верой и верностью надев кольцо на свой палец, которое она не снимала никогда и ни при каких обстоятельствах. Она никогда не нарушала своих обещаний. Она была милосердна к своим гонителям. Она была полна сочувствия к обездоленным и гонимым. Она восстановила больше, чем кто бы то ни было в этом королевстве. И в ее сердце было больше Бога, чем в любом другом»

Епископ закончил речь словами из Экклезиаста: «Я приветствую мертвых, которые мертвы, больше, чем живых, которые еще живы». Для преемницы Мэри у епископа нашлось лишь пожелание править мирно и спокойно, если Бог того захочет. За эту проповедь епископ на следующий день был заключен под домашний арест по приказу Элизабет, и вскоре был лишен епископата.

Элизабет не теряла времени. Эпитафия, на следующий день распространившаяся по Лондону, была изъята, ее автор, Ричард Лент, попал в тюрьму за издательство печатной литературы без дозволения, а сама эпитафия была дополнена строками, восхваляющими новую королеву, и напечатана в этом виде. День смерти Мэри был объявлен днем воцарения Элизабет, и стал днем празднования и благодарения. Молитвы возносились за королеву, спасшую людей от войны и гнета, вернувшую мир и истинную религию, и подарившую королевству свободу.

Джон Нокс, протестант-фанатик, заклеймил покойную королеву, как «ужасного монстра Иезавель», описывая ее правление как время, когда англичане были загнаны под ярмо сатаны и его министров, гордых испанцев. Нокс утверждал, что женщина вообще не может быть правителем, поскольку по природе своей слаба, хрупка, нетерпелива, развратна и глупа, и что женское правление противно порядку, закону и равенству. Надо сказать, что Нокс очень скоро притих, потому что в Англии уверенно начала править женщина, а из эмигрантской нищеты домой, в Англию, Кноксу очень хотелось.

Джон Фокс окончательно раздавил своей «Книгой Мучеников» репутацию Мэри, хотя такую цель, возможно, и не ставил, он писал о христианских мучениках вообще. И поколения людей на протяжении 450 лет постепенно сформировали об этой королеве представление, не имеющее ничего общего с оригиналом. Ее полуиспанское происхождение и испанский муж породили легенды об инквизиции и пытках, о порабощении Англии испанцами, от которого добрых англичан избавила великолепная Глориана, королева Елизавета. Елизавета присвоила себе мотто Мэри, «Истина – дочь Времени» (Veritas Temporis Filia), и даже короновалась она в коронационном платье сестры, под которым только рубашка было новой, да рукава другими.



А позже она разделила и саркофаг с Мэри, по желанию короля Джеймса, который снабдил его многозначительной надписью: «Partners both in throne and grave, here rest we two sisters, Elizabeth and Mary, in the hope of one resurrection». На саркофаге изображена только Элизабет.



Хочу только прибавить в заключение, что Мэри упорно не признавала права Элизабет на трон не по тупости, не по здобе и не из фанатизма. Она могла рассматривать сестру политической соперницей только до кризиса 1555 года, после которого стало понятно, что продолжить наследование короны династически, через наследника, не получится. После этого началась, скорее всего, искуссная интрига, целью которой было то, чтобы Элизабет попала на трон не по какому-то завещанию, а была буквально вознесена на трон волей англичан. Но это у же другая история, история Элизабет, которая никогда не сделала ни одного жеста благодарности в сторону памяти сестры.

@темы: Mary I

---

Мэри Тюдор утрачивает последние иллюзии

«Несмотря на то, что мы, Королева, еще всходя на трон понимали, что предательство герцога Нортумберленда поддерживалось Генрихом, королем Франции, и что его министры подерживали бунт Вайатта... мы скорее относили эти действия к недостойным министрам, нежели к королю, терпеливо пытаясь поддерживать с ним дружеские отношения... Несколько дней назад он послал Стаффорда с военными кораблями и провиантом осадить нашу крепость Скарборо. По этим причинам, и потому, что он вторгся во Фландрию, которую мы обязаны защищать, мы предпочитаем объявить нашим подданным, что мы считаем короля Франции общим и личным врагом, нежели терпеть его фальшивые уверения в дружбе».

Таким биллем Мэри объявила войну Франции. Французский король, отмахнувшись от фактов, перечисленных в объявлении, припечатал: «До чего Мы дошли... Женщина объявляет войну Нам! Впрочем, я не сомневаюсь, что Бог будет на моей стороне». А еще он запустил сплетню, что за объявлением войны стояло просто желание английской королевы заполучить своего мужа обратно.

Скорее всего, лукавый француз ошибался. К тому моменту отношение Мэри к Филиппу было скорее раздраженно-отрицательным, даже его портрет был уже вынесен из ее покоев. Мэри очень серьезно относилась к статусу супруги, но она прекрасно понимала, что ее интересы были принесены в жертву политике Габсбургов.

Зато у самого Генриха II Французского были все причины в мире желать, чтобы Мэри можно было убрать при помощи какой-либо комбинации заговора с убийством, чтобы французский дофин вступил в брак с королевой Англии по имени Мария Стюарт. У Марии действительно были очень мощные права на трон, если Мэри не станет, а Элизабет предварительно будет скомпроментирована настолько, чтобы сестра исключила ее из линии наследования, имея на это доказуемые основания. Поэтому официальная война, с участием испанцев, с привлечение внимания европейской общественности к происходящему, несомненно раздосадовала француза намного сильнее, чем он давал понять своими прибаутками.

И обе стороны не могли не думать о Кале. Эта крепость, символ претензий англичан на корону Франции, была символом национальной британской гордости, для французов она же была символом гордости уязвленной. В действительности, для Англии Кале уже при короле Генри стал неким далеким загородным домом, содержание которого обходится неоправданно дорого. Лично для Мэри, Кале был оплотом протестантской эмиграции, который содержался на средства короны, но действовал против короны. Когда в сентябре 1556 года Филипп попал в неприятную ситуацию с папой и Францией (что получилось не по глупости, а потому, что новый неаполитанец-папа активно подрывал позиции Филиппа в Неаполе в частности, и позицию Габсбургов в Европе в целом), Мэри автоматически начала укреплять и свое собственное побережье, и Кале.

Наверняка ей не понравилось, что ее посол при французском дворе, Воттон, остановившийся в Кале по дороге в Лондон, обнаружил там массивный заговор против королевы. Катализатором ему послужили претензии Реджинальда Поля на католизацию крепости, где до того момента протестанты были оставлены в покое. Поэтому протестанты Кале предпочли вступить в тайный альянс с Гизами и с Генри Дадли, находившемся в Париже. Командование трех крепостных башен Кале из четырех было готово передать их французам при первой возможности. Воттон узнал, что губернатор Булони концентрирует войска, а Руан значительно увеличил гарнизон. Более того, сам руководитель заговора находился в Кале под чужой личиной. Воттон не называет его по имени, просто пишет, что это «тот, кто 14 лет назад взял город Мурано интригой и предательством».

К слову свазать, еще при короле Генри в Кале периодически обнаруживались различные заговоры, но король не стеснялся их давить на корню.

Очевидно, что и в этом случае нити заговора тянулись настолько далеко и глубоко в ряды английской аристократии, что правительство ограничилось посылкой в Кале лорда Пемброка, который своим появлением пресек деятельность французов, которые уже собрались в Абервиле большими силами. Никакого расследования о чуть было не удавшейся сдаче крепости французам не проводилось.

Откровенно говоря, Англии в конце 1556 года было не до Кале и не до большой политики. В Англии был голод. Очередной неурожайный год привел к тому, что цена на зерно к концу декабря взлетела до 40 шиллингов за кварту, а белой муки – до 6 шиллингов за бушель. Если учесть, что годовой оклад университетского преподавателя был 2-5 фунтов в год, то понятно, о каком безумном уровне цен идет речь. Правительство попыталось установить ценовой максимум, но это только привело к тому, что цены поднялись еще выше.

Люди стекались в Лондон со всего королевства, оставляя детей на порогах соседей, у которых дела шли лучше. В таких случаях государственная помощь, до роспуска монастырей и разорения социальной системы, оплотом которой было духовенство, осуществлялась бы через сеть локальной помощи впавшим в нищету еще на местах. Но теперь эта система была разрушена, а новая еще не появилась, и голодные люди сползались из последних сил в столицу, где их не ждало ничего. Разумеется, ситуация немедленно сказалась на уровне смертности, на усилении криминального фона в столице, и на растущем негодовании населения: куда смотрит правительство!

И вот в такой-то ситуации Англии пришлось вступить в войну. Навряд ли в тот момент хоть какая-то из участвующих сторон чувствовала энтузиазм. Генриху Французскому воевать на два фронта не хотелось, Филиппу было неловко появиться в Англии, лишившись ореола победоносности Габсбургов, англичане приходили в ужас при мысли о том, во что Англии обойдется мобилизация и обеспечение войск, не говоря о том, какую брешь в экономике пробьет разрыв отношений с Францией.

Мэри тоже пришлось нелегко. Гардинера, который неплохо разбирался в экономике и обладал достаточной харизмой для проведения религиозной реформы, больше не было. Император, чей государственный, хотя и эгоистический, ум помогал ей в крутых ситуациях, угасал. Папа, в чью непогрешимость она всегда верила, был по другую сторону баррикады. Муж, самый близкий для нее человек, оказался холодным шантажистом. Своему совету она имела все основания не верить. Не обладая ни государственным умом, ни опытом, королева абсолютно не понимала, что ей делать.

Мэри полагала, что в момент просветления, после тяжких размышлений, она поняла, чего от нее хочет Бог. Ну сколько же горя и потерь может вместиться в одну женскую жизнь? Ведь всё это должно иметь какой-то смысл? Но она, очевидно, всё поняла неправильно, потому что дела шли с каждым днем хуже, а не лучше. Да, главные еретики и фанатики, разжигающие сопротивление против католической королевы, были казнены. Но сколь же пострадало невинных!

В Тауэре ждал казни шериф Гернси, ухитрившийся отправить на костер беременную женщину, да еще и кинувший в огонь родившегося прямо посреди казни ребенка. Она понимала, что шериф просто безумно испугался, потому что считал, что сжигает ведьму. И в костер он кинул, как ему показалось в панике, не ребенка, а сатанинское отродье, внезапно вылетевшее из дыма. И он только приводил в исполнение приговор экклезиастического суда. Но он должен был понять, что та несчастная не была ни ведьмой, ни еретечкой, а просто слабоумной дурочкой! И сколько таких дел еще было на ее столе... А Бог все продолжал куда-то подталкивать ее и ее королевство, и она не понимала, куда.

Реджинальд Поль не сомневался, куда. Он точно знал, что Бог выражает свое неудовольствие чрезмерной толерантностью королевы к еретикам. Ортодоксальные или нет, еретики одним своим существованием оскорбляют Бога: «Уверяю тебя, никто не ядовит для благоденствия королевства так, как они. Хуже, чем воры, убийцы, прелюбодеи и предатели, они подрывают саму основу благоденствия, религию, давая всем бедам и несчастьям проникнуть в твое королевство через этот разрыв». Но теперь Поль был официально отозван из Англии, потому что английский король стал врагом римского папы. Мэри просто вышвырнула папского легата, привезшего письмо, в Кале, предложив Полю сделать вид, что никакого письма и не было, и дать ей время разобраться с папой. В конце концов, папский престол был ей обязан возвращением Англии под его крыло! Но Поль был более предан своему папе, нежели своей королеве. Иногда она сомневалась, не был сын ее крестной слегка безумен, но само его присутствие, его пламенная вера давали ей силы. Теперь у нее не было и этого утешения.

Мэри осталась в тотальном одиночестве 6 июля, проводив мужа из Дувра во Францию. Этот его визит они провели в делах. Не было торжеств и танцев, не было даже попыток изображать счастливую пару. Королева не простила мужу его предательства, хотя и вела себя, как ожидалось от верной и доброй жены. Филипп думал только о том, с чем он, собственно, уедет из Англии, и насколько ему это поможет в его планах. Надо сказать, что отправлялись с ним во Францию лучшие из лучших, хотя и небезупречная репутация была у этих лучших: Питер Кэрью, Роберт Дадли, Джеймс Крофт, Николас Трогмортон. Что ж, хоть и ехали они не воевать за свою королеву, а просто против французов, конечный результат был тот же: в составе войск герцога Савойского они взяли Сент Квентин, и снискали себе славу.

К счастью, в плане экономики осенью 1557 года наметилось некоторое облегчение: не было ни наводнений, ни заморозков, и урожай был собран хороший. Сама Мэри всё лето была занята собственной войной: войной, как ни странно, с римским папой. Она ничуть не уступала пылкому неаполитанцу в упрямстве, и Реджинальд Поль, хоть и писал в Рим о печали королевы по поводу папской политики по отношению к Англии, в письмах к самой Мэри ужасался тому, как мало заботит ее факт, с кем именно она меряется силой воли.

Папа неожиданно объявил Поля еретиком, Мэри ответила, что в своем королевстве она лучше знает, кто здесь еретик, а кто нет. Папа утверждал, что новый легат, которого Мэри так бесцеремонно сослала в Кале, имеет большее право представлять Рим в Англии, поскольку он старше Поля и заслуженнее. Мэри отвечала, что кто-кто, а папа знает, чем Рим обязан Полю. Папа вызвал Поля в Рим на суд, Мэри запретила Полю выезд, как своему подданному, заявив, что если такой странный суд и состоится, то только в Англии.

Хотя дипломатические отношения между Лондоном и Римом не были разорваны, в папских кругах поговаривали, что королева пригрозила папе: она Англию вернула под эгиду папской власти, она ее может и увести обратно, если папа не в состоянии понять, что с королевой Англии надо считаться. Неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, если бы Филипп не помирился с Римом 12 сентября 1557 года. Скорее всего, новым отделением Англии от Святейшего престола, что неизбежно привело бы к полному пересмотру религиозной политики королевства. Королевство не может быть без главы церкви, поэтому Мэри пришлось бы взять на себя эту роль снова. Если бы Судьба дала Мэри больше времени, она неизбежно пришла бы к религиозной политике своего отца.

Мэри вообще очень изменилась к 1557 году. Она избавилась от всех иллюзий, которые у нее еще оставались, и приняла тот факт, что место на троне – одинокое место. Венецианский посол Джиованни Мичиэли оставил довольно подробное описание королевы, какой она стала в то время. В 41 год, она выглядела очень осунувшейся, на лице ее появились морщины, которые делали ее старше – не возрастные, а те, которые оставляют горькие размышления и постоянное напряжение. Посол пишет, что в молодости Мэри была не просто хорошенькой, но красивой гораздо выше обычного стандарта. Теперь от этой красоты осталось немного. Иногда она была страстной и оживленной, иногда – меланхоличной, но лицо ее несло отпечаток невероятного внутреннего достоинства и душевной щедрости.

Посол описывает королеву, как женщину храбрую, но страдающую от приступов меланхолии, которую она лечила пусканием крови. Посол, правда, подозревал, что причины ее меланхолии кроются не в физическом аспекте, хотя, по его мнению, все женщины склонны к истерии, а в глубоком разочаровании в муже и в сестре. Он сожалел, что женщина с такой предрасположенностью к нежности, с такой готовностью к любви, оказалась в полной пустоте, не имея рядом никого, кого она могла бы любить, и кто любил бы ее. Зато она постоянно сталкивалась с заговорами, бунтами, предательством близких, сложными ситуациями, в которых не бывает победителей. И она знала, что для своих подданных она уже ничто: всё их внимание сосредоточено на ее сестре.

«Королева сожалений», - так ее назвал Мичиэли. Знала ли она, как мало ей осталось жить? Может быть, Бог, все-таки, любил Мэри, забрав ее в 42 года туда, где нет больше ни горя, ни печалей, ни одиночества. Но это произошло не раньше, чем она испила до дна чашу земной горечи.





А в первый день 1558 годы французы атаковали Кале. Потом, когда пыль залпов осела, начались долгие разборки и объяснения, в результате которых Мэри стала самой ненавидимой королевой в истории британской монархии, а лорд Вентворт, командующий Кале, был заклеймлен предателем и еретиком. Но правда заключается в том, что у Кале не было ни единого шанса устоять, и Вентворт предупреждал Филиппа о состоянии дел в крепости. Но Филипп для Кале и пальцем не пошевелил, хотя Вентворт предупреждал, что Кале прикрывает Фландрию. Очевидно, в 1558 году Мэри и Филипп даже не поддерживали переписку, потому что свои соболезнования по поводу потери крепости Филипп описывал Полю.

Если Филипп рассчитывал, что потеря Кале разбудит боевой дух англичан, он глубоко заблуждался. Ни совет, ни парламент не сделали ничего для того, чтобы Кале отвоевать. Они были абсолютно правы, конечно. Для начала, ресурсов для полноценной кампании не было. При существующей неразберихе в правительстве было вполне возможно, что следующей английской королевой станет, все-таки, Мария Стюарт, и претензия англичан на французскую корону будет, таким образом, удовлетворена сама собой. И, наконец, все знали, что Кале Англии больше не был нужен – мир изменился, но отказаться от символа претензий добровольно было невозможно. А здесь все произошло само собой, да еще и под рукой была подходяще непопулярная королева, которую можно было во всем обвинить

@темы: Mary I

---

Мэри Тюдор - возвращение блудного короля

К 26 мая, расследования по делу о заговоре Дадли были закончены. К ужасу Мэри, на этот раз было получено достаточно доказательств тому, что ее сестра увязла в заговоре по уши. В процессе расследования, Генри Джерингхем и Джон Норрис провели аресты и обыски в резиденции Элизабет в Хартфилде: арестованы были леди Кэтрин Эшли, ее старшая придворная дама, и Баттиста Кастильоне, преподаватель итальянского. В покоях арестованных была найдена анти-католическая и анти-испанская литература, а сами обвиняемые признали, что знали о заговоре Дадли.

Было бы полной наивностью предполагать, что сама Элизабет была в полном неведении, а наивной Мэри не была. Но и действовать не решалась, потому что не имела ни малейшего представления, что именно ей имеет смысл делать. Как всегда в трудных случаях, она обратилась к кузену и, как полагается жене-королеве, к мужу-королю. Если только все это напоминающее плохой фарс происходящее не было результатом долгого общения сестер предыдущей осенью, когда стало понятно, что наследницей Мэри станет именно Элизабет, чьи права на престол были весьма шатки, что бы ни завещал там король Гарри.



Ответ Габсбургов был однозначен: дело против Элизабет необходимо прекратить любым способом. Дело в том, что если Элизабет была следующей в линии наследования, будучи доказанной, ее активность в заговоре автоматически становилась государственной изменой, а государственный изменник не может быть наследником престола. В этом случае, корона Англии неизбежно уплывала в руки Марии Стюарт, будущей жены французского дофина, а этого Габсбурги, враждующие с Валуа, допустить не могли. Можно бы было назначить главной наследницей леди Леннокс, конечно, у которой уже были сыновья, но, к сожалению, леди Леннокс была менее королевских кровей, чем Мария Стюарт, а ее сыновья – еще менее королевской. Не говоря о том, что король Гарри вообще исключил шотландскую ветвь из завещания.

Оставалось делать хорошую мину при плохой игре, причем всем участвующим в игре сторонам. Мэри послала к сестре Гастингса и Энглефилда, передав через них перстень с громадным бриллиантом – символом чистоты, говоря этим, что королева и мысли не допускает, что намерения ее сестры не были столь же кристально чистыми. Правда, управляющим двором Элизабет был назначен сэр Томас Поп, католик и человек, которому Мэри могла верить. Элизабет послала сестре очередное прочувствованное письмо, уверяя Мэри в своей вечной любви и преданности, и абсолютной лояльности.



Благо, события июля придали этому письму особую выразительность. Какой-то школьный учитель в Саффолке стал утверждать, что Мэри умерла, а он, сэр Эдвард Кортни, теперь король Англии со своей королевой Элизабет, на которой он давно тайно женат. Этот заговор имел целью разжечь восстание, но был настолько абсурден, что единственным пострадавшим оказался сам самозванец. Элизабет этот случай решительно не понравился, тем более, что настоящий Эдвард Кортни к тому времени уже был мерт – он жестоко простыл на соколиной охоте в далекой Венеции, и умер от осложнений. Так что быть упомянутой в фарсе с самозванцем было для принцессы более, чем оскорбительно.

«Превыше всего я желала бы, чтобы на свете был великий хирург, который смог бы показать в сердцах людей их мысли... чтобы ваше Величество убедилось, что чем больше облаков, пытающих закрыть яркий свет правды, тем ярче мои чувства будут прорываться на фоне угасающего небосвода недоброжелательства». Что ж, Элизабет была со всем пиететом приглашена на празднование Рождества в Лондон, и в конце ноября ее блестящая процессия порадовала горожан. Через несколько дней ее приняли во дворце с превеликой помпой, но уже 3 декабря Элизабет была бесцеремонно отправлена прочь, как наказанная школьница, и это не было прихотью Мэри. Это было точкой в одном проекте испанцев.

Дело было, конечно, в упрямом нежелании Элизабет взять в мужья Эммануэля Филиберта Пьемонтского, герцога Савойского, что было условием того, что она унаследует трон, если Мэри умрет бездетной. План принадлежал Филиппу, чьим первым кузеном по матери герцог Савойский был. Таким образом, сам Филипп, который уже понял, что королем в Англии его вряд ли когда-нибудь коронуют, мог быть уверен, что Англия будет служить интересам Габсбургов в любом случае.

Но Элизабет уперлась, и совершенно правильно сделала. Тем более, что еще до кризиса с престолонаследием Мэри ее энергично поддерживала. И вдруг королева объявила, что всерьез рассматривает кандидатуру Марии Стюарт в качестве наследницы английского престола.



Переписка Мэри с мужем относительно будущего принцессы носит довольно резкий характер, что не может не заставить задуматься о том, какие цели на самом деле преследовала Мэри. Филипп обвиняет жену, что той вера затмила здравый смысл (Мария Стюарт была католичкой), а Мэри возражает, что в данном случае ее гораздо больше шокирует не предположительное протестанство сестры (которая политкорректно посещала мессы), а ясный факт ее незаконнорожденности.

Кроме того, о браке Элизабет, по завещанию короля Генри, решение должен был принять парламент, а парламент совершенно точно не согласится связать Англию с Габсбургами и на будущее поколение. Филипп требовал, чтобы Элизабет была обвенчана с Филибертом в любом случае, он возьмет ответственность на себя. Мэри в ответ предлагает ему вернуться в Англию, чтобы вместе помолиться «Тому, кто направляет сердца королей».

Для Мэри было вполне очевидно, что признание прав Марии Стюарт на трон Англии было худшим кошмаром любимого кузена и обожаемого мужа. Особенно в свете того, что происходило в европейской политике. Английская разведка и тогда работала неплохо, так что о планах императора у Мэри сведения были.



И Филипп действительно вернулся в конце марта 1557 года, и действительно ему было уже не до Элизабет и ее замужества. В сентябре 1556 года войска герцога Альбы вторглись в папские владения, и Чарльз вместе с Филиппом вдруг оказались «тиранами, еретиками и схизматиками», а французский король – защитником и оплотом европейского христианства, выступив вместе с папой против Габсбургов. Казалось бы, ситуация, совершенно кошмарная для Мэри, которая оказалась женой еретика и схизматика? Не тут-то было. Она и не к такому привыкла.

В первую очередь, она озаботилась укреплением побережья от возможной инвазии французов. В январе 1557 года шерифы были призваны в Лондон для отчета о том, как идет подготовка. Единство с Испанией подчеркивалось: повсюду были знамена с гербами Мэри и Филиппа, корабли с подкреплением отправились в Кале, и совет согласился отправить 6000 пехотинцев и 600 конников в распоряжение Филиппа. Король Франции, собственно, сделал всё, чтобы дать Англии понять, что его война с Филиппом вовсе не касается Мэри, и с королевой он желал бы поддерживать дружественные отношения.

Но Мэри уже узнала, что Филипп направляется в Англию, и что без английских ресурсов ему не удержать Неаполь. Мэри поступила, как подобает верной жене: она уверяла его, что поможет добиться от парламента всего, чего он желает. Считается, что женщина победила в ней королеву, и эту точку зрения легко поддержать, зная, чем закончилось для Англии участие в этом конфликте.

Но речь Мэри перед своим советом показывает нечто большее, чем просто поведение покорной жены. Она в этой речи напоминает, что Франция становится слишком могущественной страной, и если Англия в данном конфликте не подержит более слабую сторону, ей придется несладко после того, как Франция победит Испанию.

Совет упирался долго, пытаясь отыскать компромисс без объявления войны Франции, которая повредила бы коммерции. Советники даже апеллировали к брачному договору Мэри и Филиппа, который прямо запрещал использование английских ресурсов для испанских целей. К тому же, советники совершенно справедливо указывали, что экономика Англии после всех неурожаев и наводнений находится не в том состоянии, чтобы начинать масштабную войну, но... они так и не поняли главную черту характера своей королевы: видя препятствие, она сосредотачивала всю свою энергию на то, чтобы его преодолеть, совершенно не думая о последствиях. В этом была главная слабость Мэри, как королевы.

13 апреля, перед переездом двора в Гринвич, Мэри неожиданно вызвала совет в свои личные покои, заперла двери, и лично припомнила каждому лорду его промахи и подозрительные связи. Она прекрасно подготовилась: при желании королевы, она могла пустить в ход досье против любого из них, и у нее было достаточно фактов, чтобы любой из них мог быть обвинен в государственной измене.

А тут еще случилось так, что 23 апреля Томас Стаффорд, англичанин и протестант, атаковал Скарборо. Поскольку прибыл он с двумя французскими военными кораблями и сотней французов, что позволило ему взять Скарборо Кастл, участие французского короля в попытках свергнуть английскую королеву становилось кристально очевидным. Стаффорд, очевидно, не собирался действовать в интересах Элизабет, потому что он обещал отобрать корону у испанцев с тем, чтобы передать ее тому, чья она по праву чистой английской крови. Скорее всего, он имел в виду кого-то из Плантагенетов. Впрочем, правительственные войска взяли штурмом замок уже через 5 дней, Стаффорд попал в плен и, после суда, через месяц был казнен.



Как писал из Лондона дон Бернардино де Мендоза, «французы здорово нам помогли». 7 июня 1557 года, Англия официально объявила войну Франции

@темы: Mary I