Do or die
Двумя главными характеристиками сэра Бедингфилда были пунктуальность и нежелание взваливать на себя больше того, что его интеллект был способен выдержать. Он совершенно честно отрапортовал совету, что приказ лишить принцессу Элизабет всякого общения с окружающим миром означал, что ему, Бедингфилду, придется самому заниматься управлением делами своей подопечной: «а я предпочитаю в них не вмешиваться», заявляет он. Впрочем, это не мешает ему на одном дыхании рапортовать, что Перри, главный управитель хозяйством Элизабет, только своей челяди имеет 40 человек, плюс от принцессы к нему каждый день приходят посыльные. А поскольку хитромудрый Перри избрал местом своего проживания гостиницу при харчевне, проследить, не появляются ли там под видом постояльцев конспираторы, не представлялось возможным.
читать дальшеКонечно, позволение Перри поселиться в Вудстоке не возникло просто так. Совет Мэри был непримиримо разделен, «старые», эдвардианские члены совета, против «новых», назначенных самой Мэри в качестве благодарности за поддержку. Главным лоббистом интересов Элизабет был лорд Винчестер Уильям Полет, он же Лорд Казначей. Так что именно от стоит за этим странным раскладом дел в Вудстоке.
лорд Винчестер
Дело с управлением имуществом Элизабет было не таким уж простым, на самом деле. Поскольку она была лишена права переписки, она не могла сама издавать указы по хозяйственным делам. А земли имеют ценность постольку, поскольку они обрабатываются и приносят доход. А обрабатывают их арендаторы, которые, зная, что их лендледи находится под подозрением у короны и чуть ли не на пути к плахе, могут посчитать себя в праве перестать платить аренду. Как бы популярна ни была Элизабет, деньги каждый арендатор любил гораздо больше. Мэри, кстати, сама полностью поддерживала деятельность Перри, потому что она-то знала, что такое управлять обширными поместьями.
Чего Мэри явно не одобряла, так это того, что Перри пользовался положением дел для того, чтобы поддерживать политические контакты принцессы, прекратить которые и предполагалось удалением ее подальше от эпицентра событий. И если бы только поддерживать! Перри завязывал новые. Например, однажды некий оксфордский студент передал для Элизабет три книги, сопроводив их письмом. На латыни, конечно, как и полагается человеку ученому. Бедняга Бедингфилд мало что понял из письма, хотя и счел, что книги безвредны. Элизабет получила подарок, и познакомилась таким образом с человеком, который будет в будущем одной из активных фигур при ее дворе и в ее политике – с будущим Канцлером Казначейства, сэром Джоном Фортескью. Прелесть ситуации заключается в том, что он был приемным сыном Перри.
Джон Фортескью
Другим новым лицом, появившимся у самых дверей принцессы с рыбами и фазанами, и активно занимающимся обменом новостями с придворными Элизабет, был некий Кристофер Эдмондс. На голубом глазу он поклялся Бедингфилду, что «никогда не делал и не сделает ничего, что противоречило бы приказам Его Милости». Что ж, Бедингфилд не был интеллектуалом, конечно, но дураком-то он не был, и вспомнил, где раньше встречал Эдмондса: по дороге в Вудсток, в доме, где останавливалась Элизабет – у лорда Вильямса. А Кристофер Эдмондс был пасынком лорда, сыном его жены от предыдущего брака. Сам лорд Вильямс был добрым католиком, но предпочитал иметь доступ и к протестантскому лагерю – как и большая часть дворян Англии. В будущем королева Елизавета сделает лорда Вильямса канцлером совета Приграничья, а жена Эдмондса, Дороти, станет одной из влиятельнейших дам при дворе королевы.
гробница лорда и леди Вильямс
Еще более интересной личностью в орбите Элизабет был Фрэнсис Верней, младший сын бэкингемширского дворянина, поступивший на службу к богатой соседке. У этого была репутация хронического заговорщика, и Перри он был принят с распростертыми объятиями. Здесь речь явно шла об интригах политических, потому что Вернея видели с человеком, который некогда служил казненному лорду Грею, герцогу Нортумберленду. У Бедингфилда, конечно, были свои шпионы среди шпионов Перри, и он узнал о том, что в руки Вернея попали какие-то важные бумаги королевского совета, о чем сэр Бедингфилд и оповестил совет. А из совета кто-то оповестил об этом рапорте принцессу (скорее всего, лорд Винчестер). Элизабет вызвала 26 августа Бедингфилда к себе, заявив, что имеет желание сделать особую декларацию: она никогда в своей жизни не делала и не намеревалась делать ничего против ее высочества королевы и благоденствия королевства. Кстати, тюремщик выслушивал свою подопечную и вел с ней переговоры, стоя на коленях, как того требовал этикет. Оригинально, не так ли?
К тому же, впереди у принцессы была долгая и скучная зима, в течение которой она развлекала себя травлей своего тюремщика. Вообще неясно, насколько сама королева была за запрещением переписки сестры. Когда Элизабет передала через Бедингфилда совету свое желание написать сестре, Мэри была довольна. Более того, она лично приказала Бедингфилду относиться к сестре с почтением и уважением, и впоследствии щедро его наградила за перенесенные испытания – он стал сначала Лейтенантом Тауэра и позже членом королевского совета.
Похоже, что именно у совета были свои планы на принцессу, причем у обеих партий. И Мэри знала, что так будет, поэтому и назначила сторожить сестру такого буквоеда, как Бедингфилд, с его занудством и абсолютным иммунитетом к вирусу интриганства, свирепствовашему среди знати страны. При всей ограниченности этого служаки, у него было огромное преимущество по сравнению с куда как более умными людьми: он знал пределы своих способностей и возможностей.
Но зима в Вудстоке оказалась для него нелегкой. С одной стороны была изобретательность скучающей принцессы, с другой – малопонятные ему интриги совета, результат которых казался ему полностью лишенным здравого смысла. Например, Элизабет потребовала у Бедингфилда, что, поскольку она не может писать совету, писать совету должен он. Бедняга, стоя на коленях, дважды выслушал, что его пленница имеет сказать своим пленителям, и после этого попытался изложить услышанное. Получалось неважно, потому что память-то у него была хорошая, но вот только казалось Бедингфилду, что слова принцессы, изложенные им на бумаге, имеют какой-то совершенно другой смысл, чем тот, в котором принцесса его уверяла. И да, излагала она свои тезисы на латыни.
Чем дольше длилась зима, тем более персональными становились нападки Элизабет на Бедингфилда. Она заявляла ему, что понимает его добрую волю, но у него нет ни образования, ни опыта, ни других качеств, которые требуются для того поста, который он занимает при ее персоне. Бедингфилд был в невозможном положении: все эти оскорбления ему приходилось выслушивать, стоя на колениях, и не имея возможности возразить, ведь его оскорбляла принцесса крови. В этом отношении Элизабет была дочерью своих родителей: она не стеснялась пинать, зная, что не получит пинка в ответ. За своего протеже могла заступиться только другая особа королевской крови, Мэри, и она писала сестре довольно ехидные письма, ничуть не уступающие остротой и двусмысленностью письмам самой Элизабет. Единственное, что позволил себе Бедингфилд – это запретить дворецкому принцессы повесить в заде стяги королевской власти, но здесь он действовал по прямому приказу королевского совета.
Но все когда-то заканчивается. 17 апреля 1555 года Мэри в срочном порядке вызвала сестру из Вудстока, распорядившись Бедингфилду не морочить голову с военным сопровождением. Королева готовилась стать матерью, и сестра была тем самым человеком, который по статусу должен был нести ребенка на церемонии. Элизабет была на месте 29 апреля. Но она опоздала, королева уже была в приватных покоях. Весь последующий период покрыт мраком неизвестности. Колокола, извещающие о рождении наследника, ударили 30 апреля, но потом как бы выяснилось, что это была ложная тревога. Точно известно одно: Мэри вызвала сестру в свое уединение поздним вечером, через неделю. Известно, что Элизабет была явно испугана таким нарушением протокола, опасаясь даже ловушки со стороны проворной дамы Кларенсиус, но действительно была проведена к Мэри через сад. Что было потом – никто по-настоящему не знает.
Известен результат: после этого вечера сестры стали вести себя, как полагается сестрам перед лицом испытаний. Есть совершенно невероятные рассказы о том, о чем они говорили, и даже о том, что Филипп заставил жену примириться с Элизабет, к которой он, якобы, имел чувства, и даже слушал разговор из-за занавески. Вот этого быть совершенно не могло. Подобное исключалось правилами, и Филипп был не тем человеком, который нарушил бы правила. Демонизация Филиппа и испанцев были настолько популярны среди историков-аматеров восемнадцатого века, и так хорошо легли на события викторианской эпохи, что в работы викторианских историков вкрались уж совсем неприличные неточности: они не читали тех первоисточников, которые указывались в их библиографиях, они доверяли своим коллегам и предшественникам.
Если отбросить домыслы и нелогичности объяснений, то остаются факты, которые можно трактовать в любую сторону, чем я и собираюсь заняться. Известно, что, когда Мэри с Филиппом отправились в Гринвич через город, чтобы успокоить лондонцев, Элизабет отправилась одновременно с ними, но рекой, чтобы встретить сестру в ее новой резиденции. И они не разлучались до самой осени. Известно, что Филипп настолько не ожидал, что его отлучка будет долгой, что предлагал Мэри дожидаться его в Дувре, на что она не согласилась. Известно, что в сентябре император Чарльз передал все бразды правления сыну, что поглотило время Филиппа. Дал ли старый лис своему сыну возможность покинуть Англию, где ему уже нечего было ожидать, не теряя лица? Нет, Чарльз действительно был жестоко болен, и вскоре умер.
Известно, что Филипп выдирал в круговороте дел, свалившихся на него, время на чисто формальное ведение дел в Англии: это было его долгом, а своими обязанностями этот король не манкировал. Известно, что именно Элизабет увидела при дворе своей сестры в 1555 году: то, что женщина может править, женщина может быть успешной, она может побеждать вопреки всем вероятностям, но всё это сведется на нет, если она не сможет преуспеть в том, в чем положено преуспеть женщине - не сможет привлечь сердце своего мужа и родить сына. В лучшем случае, ее будут считать бедняжкой. В худшем, над ней будут смеяться.
Мэри стала исключением. Над ней смеяться не могли, уж больно не смешными были обстоятельства ее восхождения на трон и правления. Она совершила то, что совершить казалось невозможным: победила заносчивых ноблей, заставила парламенты плясать под ее дудку, вышла замуж по собственному выбору, вернула Англию папскому престолу. Всё это как-то не вызывает ухмылки снисходительного сожаления. Но из нее сделали пугало на многие века, из нее сделали пример того, что такое «монструозность женщины на троне», как брызгал пеной преподобный Джон Нокс.
Известно, что с той осени внешняя сторона отношений сестер начала сильно напоминать тщательно разыгрываемую пьесу, сценарий которой не был известен никому, кроме ведущих актрис.
читать дальшеКонечно, позволение Перри поселиться в Вудстоке не возникло просто так. Совет Мэри был непримиримо разделен, «старые», эдвардианские члены совета, против «новых», назначенных самой Мэри в качестве благодарности за поддержку. Главным лоббистом интересов Элизабет был лорд Винчестер Уильям Полет, он же Лорд Казначей. Так что именно от стоит за этим странным раскладом дел в Вудстоке.
лорд Винчестер Дело с управлением имуществом Элизабет было не таким уж простым, на самом деле. Поскольку она была лишена права переписки, она не могла сама издавать указы по хозяйственным делам. А земли имеют ценность постольку, поскольку они обрабатываются и приносят доход. А обрабатывают их арендаторы, которые, зная, что их лендледи находится под подозрением у короны и чуть ли не на пути к плахе, могут посчитать себя в праве перестать платить аренду. Как бы популярна ни была Элизабет, деньги каждый арендатор любил гораздо больше. Мэри, кстати, сама полностью поддерживала деятельность Перри, потому что она-то знала, что такое управлять обширными поместьями.
Чего Мэри явно не одобряла, так это того, что Перри пользовался положением дел для того, чтобы поддерживать политические контакты принцессы, прекратить которые и предполагалось удалением ее подальше от эпицентра событий. И если бы только поддерживать! Перри завязывал новые. Например, однажды некий оксфордский студент передал для Элизабет три книги, сопроводив их письмом. На латыни, конечно, как и полагается человеку ученому. Бедняга Бедингфилд мало что понял из письма, хотя и счел, что книги безвредны. Элизабет получила подарок, и познакомилась таким образом с человеком, который будет в будущем одной из активных фигур при ее дворе и в ее политике – с будущим Канцлером Казначейства, сэром Джоном Фортескью. Прелесть ситуации заключается в том, что он был приемным сыном Перри.
Джон ФортескьюДругим новым лицом, появившимся у самых дверей принцессы с рыбами и фазанами, и активно занимающимся обменом новостями с придворными Элизабет, был некий Кристофер Эдмондс. На голубом глазу он поклялся Бедингфилду, что «никогда не делал и не сделает ничего, что противоречило бы приказам Его Милости». Что ж, Бедингфилд не был интеллектуалом, конечно, но дураком-то он не был, и вспомнил, где раньше встречал Эдмондса: по дороге в Вудсток, в доме, где останавливалась Элизабет – у лорда Вильямса. А Кристофер Эдмондс был пасынком лорда, сыном его жены от предыдущего брака. Сам лорд Вильямс был добрым католиком, но предпочитал иметь доступ и к протестантскому лагерю – как и большая часть дворян Англии. В будущем королева Елизавета сделает лорда Вильямса канцлером совета Приграничья, а жена Эдмондса, Дороти, станет одной из влиятельнейших дам при дворе королевы.
гробница лорда и леди ВильямсЕще более интересной личностью в орбите Элизабет был Фрэнсис Верней, младший сын бэкингемширского дворянина, поступивший на службу к богатой соседке. У этого была репутация хронического заговорщика, и Перри он был принят с распростертыми объятиями. Здесь речь явно шла об интригах политических, потому что Вернея видели с человеком, который некогда служил казненному лорду Грею, герцогу Нортумберленду. У Бедингфилда, конечно, были свои шпионы среди шпионов Перри, и он узнал о том, что в руки Вернея попали какие-то важные бумаги королевского совета, о чем сэр Бедингфилд и оповестил совет. А из совета кто-то оповестил об этом рапорте принцессу (скорее всего, лорд Винчестер). Элизабет вызвала 26 августа Бедингфилда к себе, заявив, что имеет желание сделать особую декларацию: она никогда в своей жизни не делала и не намеревалась делать ничего против ее высочества королевы и благоденствия королевства. Кстати, тюремщик выслушивал свою подопечную и вел с ней переговоры, стоя на коленях, как того требовал этикет. Оригинально, не так ли?
К тому же, впереди у принцессы была долгая и скучная зима, в течение которой она развлекала себя травлей своего тюремщика. Вообще неясно, насколько сама королева была за запрещением переписки сестры. Когда Элизабет передала через Бедингфилда совету свое желание написать сестре, Мэри была довольна. Более того, она лично приказала Бедингфилду относиться к сестре с почтением и уважением, и впоследствии щедро его наградила за перенесенные испытания – он стал сначала Лейтенантом Тауэра и позже членом королевского совета.
Похоже, что именно у совета были свои планы на принцессу, причем у обеих партий. И Мэри знала, что так будет, поэтому и назначила сторожить сестру такого буквоеда, как Бедингфилд, с его занудством и абсолютным иммунитетом к вирусу интриганства, свирепствовашему среди знати страны. При всей ограниченности этого служаки, у него было огромное преимущество по сравнению с куда как более умными людьми: он знал пределы своих способностей и возможностей.
Но зима в Вудстоке оказалась для него нелегкой. С одной стороны была изобретательность скучающей принцессы, с другой – малопонятные ему интриги совета, результат которых казался ему полностью лишенным здравого смысла. Например, Элизабет потребовала у Бедингфилда, что, поскольку она не может писать совету, писать совету должен он. Бедняга, стоя на коленях, дважды выслушал, что его пленница имеет сказать своим пленителям, и после этого попытался изложить услышанное. Получалось неважно, потому что память-то у него была хорошая, но вот только казалось Бедингфилду, что слова принцессы, изложенные им на бумаге, имеют какой-то совершенно другой смысл, чем тот, в котором принцесса его уверяла. И да, излагала она свои тезисы на латыни.
Чем дольше длилась зима, тем более персональными становились нападки Элизабет на Бедингфилда. Она заявляла ему, что понимает его добрую волю, но у него нет ни образования, ни опыта, ни других качеств, которые требуются для того поста, который он занимает при ее персоне. Бедингфилд был в невозможном положении: все эти оскорбления ему приходилось выслушивать, стоя на колениях, и не имея возможности возразить, ведь его оскорбляла принцесса крови. В этом отношении Элизабет была дочерью своих родителей: она не стеснялась пинать, зная, что не получит пинка в ответ. За своего протеже могла заступиться только другая особа королевской крови, Мэри, и она писала сестре довольно ехидные письма, ничуть не уступающие остротой и двусмысленностью письмам самой Элизабет. Единственное, что позволил себе Бедингфилд – это запретить дворецкому принцессы повесить в заде стяги королевской власти, но здесь он действовал по прямому приказу королевского совета.
Но все когда-то заканчивается. 17 апреля 1555 года Мэри в срочном порядке вызвала сестру из Вудстока, распорядившись Бедингфилду не морочить голову с военным сопровождением. Королева готовилась стать матерью, и сестра была тем самым человеком, который по статусу должен был нести ребенка на церемонии. Элизабет была на месте 29 апреля. Но она опоздала, королева уже была в приватных покоях. Весь последующий период покрыт мраком неизвестности. Колокола, извещающие о рождении наследника, ударили 30 апреля, но потом как бы выяснилось, что это была ложная тревога. Точно известно одно: Мэри вызвала сестру в свое уединение поздним вечером, через неделю. Известно, что Элизабет была явно испугана таким нарушением протокола, опасаясь даже ловушки со стороны проворной дамы Кларенсиус, но действительно была проведена к Мэри через сад. Что было потом – никто по-настоящему не знает.
Известен результат: после этого вечера сестры стали вести себя, как полагается сестрам перед лицом испытаний. Есть совершенно невероятные рассказы о том, о чем они говорили, и даже о том, что Филипп заставил жену примириться с Элизабет, к которой он, якобы, имел чувства, и даже слушал разговор из-за занавески. Вот этого быть совершенно не могло. Подобное исключалось правилами, и Филипп был не тем человеком, который нарушил бы правила. Демонизация Филиппа и испанцев были настолько популярны среди историков-аматеров восемнадцатого века, и так хорошо легли на события викторианской эпохи, что в работы викторианских историков вкрались уж совсем неприличные неточности: они не читали тех первоисточников, которые указывались в их библиографиях, они доверяли своим коллегам и предшественникам.
Если отбросить домыслы и нелогичности объяснений, то остаются факты, которые можно трактовать в любую сторону, чем я и собираюсь заняться. Известно, что, когда Мэри с Филиппом отправились в Гринвич через город, чтобы успокоить лондонцев, Элизабет отправилась одновременно с ними, но рекой, чтобы встретить сестру в ее новой резиденции. И они не разлучались до самой осени. Известно, что Филипп настолько не ожидал, что его отлучка будет долгой, что предлагал Мэри дожидаться его в Дувре, на что она не согласилась. Известно, что в сентябре император Чарльз передал все бразды правления сыну, что поглотило время Филиппа. Дал ли старый лис своему сыну возможность покинуть Англию, где ему уже нечего было ожидать, не теряя лица? Нет, Чарльз действительно был жестоко болен, и вскоре умер.
Известно, что Филипп выдирал в круговороте дел, свалившихся на него, время на чисто формальное ведение дел в Англии: это было его долгом, а своими обязанностями этот король не манкировал. Известно, что именно Элизабет увидела при дворе своей сестры в 1555 году: то, что женщина может править, женщина может быть успешной, она может побеждать вопреки всем вероятностям, но всё это сведется на нет, если она не сможет преуспеть в том, в чем положено преуспеть женщине - не сможет привлечь сердце своего мужа и родить сына. В лучшем случае, ее будут считать бедняжкой. В худшем, над ней будут смеяться.
Мэри стала исключением. Над ней смеяться не могли, уж больно не смешными были обстоятельства ее восхождения на трон и правления. Она совершила то, что совершить казалось невозможным: победила заносчивых ноблей, заставила парламенты плясать под ее дудку, вышла замуж по собственному выбору, вернула Англию папскому престолу. Всё это как-то не вызывает ухмылки снисходительного сожаления. Но из нее сделали пугало на многие века, из нее сделали пример того, что такое «монструозность женщины на троне», как брызгал пеной преподобный Джон Нокс.
Известно, что с той осени внешняя сторона отношений сестер начала сильно напоминать тщательно разыгрываемую пьесу, сценарий которой не был известен никому, кроме ведущих актрис.
@темы: Elisabeth I
Дороти Стаффорд
сэр Генри Бедингфилд
замок в Вудстоке
леди Френсис Брендон
леди Элеанор Брендон
леди Маргарет Клиффорд 
Джейн Грей
Катрин Грей
Мэри Грей
Элизабет Марка Сатчвилла
леди Тирвит
Перри
красавчик Томас
"Адова Бездна" или Анна Стенхоуп
1545
Пирго Парк в 1910 - перестроен, конечно
Елизавета в детстве
Книга Екатерины (издавалась до 1548 года)
Мы все живем в книге Роулинг.
леди Маргарет Брайан
сэр Джон Шелтон
Кэт Шаперно
сэр Энтони Дэнни
алтарная картина из Обсервант Фрайарс Чёрч
Элизабет Йоркская
фрагмант деревянной статуи, изображающей Мэри. Статуя "была королевой" те 3 недели, которые длился траур.
