Do or die
После событий 1095 года, Вильгельм Руфус не объявил амнистии участникам бунта, как он сделал это в 1088 году. Так что в январе 1096 года в Солсбери начался судебный процесс под председательством Жоффрея Байнара, высшего шерифа Йоркшира. На этот раз, больше досталось именно тем участникам заговора, кто состоял с королем в родстве, то есть тем, от кого он ожидал безусловной лояльности.
Герцог Роберт нашел свою любовь
читать дальше
Самым одиозным получился приговор Вильгельму графу д’Э, отец которого был внебрачным сыном Ричарда I Нормандского. Граф д’Э предал своего короля уже во второй раз – он участвовал в заговоре 1088 года, но был тогда помилован. На этот раз, граф попытался себя спасти, потребовав судебного поединка, но оказался побежденным Байнаром. В результате, он был приговорен к заключению и ослеплению (какая-то обычная практика, имеющая неясные для меня аллюзии с «пребыванием в вечной тьме»). Но графу не повезло ещё больше, потому что он был женат на сестре Хью Честерского, Элиссанде д'Авранш, жизнь которой он превратил в ад своими беспутными похождениями – слишком беспутными даже для той толерантной к такому поведению эпохи. Хью Честреский потребовал кастрации развратника, и своего добился.
Несколько неясно, кем приходился королю Вильгельм д’Олдри, которого приговорили к виселице, что было более чем нетипичным наказанием для рыцаря. Джон Вустерский и Англосаксонские хроники называют его родственником короля, а Уильям из Малмсбери – крестным. Барлоу называет его кузеном графа д’Э, и, скорее всего, прав именно он. Потому что крестный почти 40-летнего короля должен был принадлежать к поколению Завоевателя, и быть где-то в возрасте лет 70. Не небывалый возраст для воина тех времен, если вспомнить того же епископа Вульфстана, конечно, но, все-таки, и поколение не то, да и основанием для повешания рыцаря должен был быть разбой. Хотя для дурных дел возраст не помеха, конечно, да и где-то в рукописях есть другая форма написания имени этого Вильгельма - как Элдери (Старый), а не Олдри. Скорее всего старый черт решил воспользоваться беспорядками, и ограбить кого-то, с кем ему связываться не стоило. Как вариант, если этот Олдри-Элдери действительно был крестным Руфуса, его могли повесить в качестве параллели с Иудой – духовные родственние связи в те века рассматривались даже более серьезно чем кровные, потому что предавший их предавал не только человека, но и Бога.
На этом фоне наказание для Роберта де Мовбрея выглядело мягким – всего-то пожизненное заключение. Продлилось оно, правда, лет 30, но кто же мог знать, что графу пойдёт на пользу монашеская диета?
Роджера де Лэси, видимо, нечистый попутал ввязаться в раздор с королем, потому что уж ему-то стоило сидеть тихо –свои владения де Лэси получили прямехонько из рук Завоевателя. Но Роджер был человеком неспокойным, и тоже замешанным в заговоре 1088 года, так что не усидел. Как ни странно, Роджер отделался просто изгнанием из Англии, а все его владения перешли к брату Хью, у которого хватило ума не лезть в беспрецедентный по глупости идеи заговор.
Были арестованы Одо Шампанский, он же Эд III де Блуа (отец Стефана/Этьена Омальского), и один из сыновей недавно умершего графа Шрюсбели, Филипп де Монтгомери. Одо, впрочем, довольно быстро выпустили, отобрав у него английские владения (которые потом вернули его сыну, ради которого заговор как бы затеяли), а что сталось с Филиппом, умершим в 1097 году – неизвестно. Зато известно, что его брат Хью, ставший после смерти отца графом Шрюсбери, был оштрафован лично Руфусом на гигантскую сумму в 3 000 фунтов. То ли потому, что плохо следил за братом, то ли потому, что сам подозревался в пособничестве заговорщикам. Или просто за то, что решил попридержать выплату за вступление в наследство, которое произошло именно в 1095 году.
Штрафы, впрочем, были назначены многим, но без всякой огласки. Отчасти потому, что от такой огласки пострадала бы добрая репутация их родни, отчасти потому, что они сами повинились приватно Руфусу, и выглядели достаточно пристыженными, чтобы их простили. Это не было проявлением мягкости, это было тщательно продуманной политикой, имеющей целью не антогонизировать родственные связи и преданность королю. Опять же, проявление оппортунизма среди мелкого баронства было делом привычным, понятным и обычным, так что наказывать здесь имело смысл только за неправильную ставку. Деньгами.
Более мелкие бунтовщики, именно сражавшиеся против короля, были казнены в Лондоне, но ни их имена, ни количество не известны. Просто в Англосаксонских Хрониках записано, что их «уничтожили».
Пасха 1096 года ознаменовалась началом Первого Крестового, хотя в то время это называлось просто паломничеством. По крайней мере, в начале. Наверное, ни тогда, ни теперь никто до конца не поймёт причин, почему практически вся вся европейская аристократия рангом ниже королей кинулась в Палестину. Было ли это фрустрацией энергичных воинов, которые уже получили всё возможное дома, и нуждавшихся в действиях более благодарных и благородных, чем бунт против своих королей просто от скуки, было ли это бегством от несложившихся дома отношений, или действительно каким-то религиозным накалом после харизматичных речей Урбана II, или всем этим вместе – кто знает наверняка? Во всяком случае, Роберт Нормандский действовал и из-за усталости от своих баронов, и из обостренного чувства чести, которое гнало его преследовать благородные цели, и в результате фрустрации от административности своей роли герцога Нормандии. «Твой отец завоевал себе королевство, а чего добился ты?», что-то в этом роде. Чертовски трудно быть хорошим воином и при этом чувствовать себя герцогом-неудачником, просто наследником титула.
Так что крестовый поход давал Роберту шанс вырваться из постылого замкнутого круга, по которому он не имел желания слоняться до конца жизни. Проблема была только в деньгах, с которыми Роберт как-то всегда имел плохие отношения. Так что в конце июня 1096 года Вильгельм Руфус принимал у себя посланников брата, которые просили у него 10 000 серебряных марок в обмен на управление герцогством брата то ли в течение трех, то ли пяти лет, то ли вообще «пока герцог Роберт будет отсутствовать».
Нет, это не было продажей или даже арендой Нормандии, а продолжением старого договора между Робертом и Руфусом, который прекратил действие после гибели Малькольма Шотландского. И да, Руфус уже в 1095 году знал, что Роберт собирается в поход, и мог предполагать, что брату-транжире понадобятся деньги, которые дать ему сможет только он. Поэтому, скорее всего, он и назначил серьезные штрафы замешанным в заговоре.
Проблема, как всегда, была в том, что никто не мог разом вынуть суммы штрафа из каких-то гипотетических сундуков. Потому что этих сундуков не было. Был какой-то запас наличности, совершенно необходимый для финансовых дел отдельно взятого хозяйства, были какие-то статусные украшения, а всё остальное было инвестировано в хозяйственный оборот. А на хозяйственный оборот действовало всё, включая погодные условия, которые редко были благоприятными именно в тот момент, когда в этом была особая нужда. Весна и лето 1096 года обещали если и не голод по всему королевству, то чрезвычайно плохой урожай.
В общем, единственным местом, кроме королевской казны (которую на всякие некритические дела тратить не полагалось), где золото, серебро и драгоценные камни имелись как таковые и в большом количестве, была церковь. Обрядовая посуда, оклады литургических книг и украшения изображений, сокровищницы саркофагов с мощами – со всем эти добром епископам, аббатам и абатиссам пришлось расстаться. Это было больно, разумеется, даже при условии, что деньги пошли, в конечном итоге, на экипировку освободителей Гроба Господня. Так что ещё один камень на чашу весов против Вильгельма Руфуса – с точки зрения церкви, и эта точка зрения оказалась удивительно живучей. Но короля его посмертная репутация заботила мало, и в сентябре 1096 года Вильгельм доставил брату деньги, в которых тот нуждался.
Разумеется, богатые люди склонны «компенсировать» для себя потери на государственные или иные нужды, так что, в конечном итоге, Роберта Нормандского отправили сражаться за благое дело именно английские крестьяне и ремесленники. Но не те, которым повезло жить на землях не церковных, а светских лордов. Руфус достаточно хорошо разбирался в экономике, чтобы не требовать невозможного от аграрного сектора сврего королевства. И благодаря этому пониманию, он избежал беспокойств и брожений в широких массах населения своего королевства. Всем было видно, что деньги с арендаторов выдавливают именно церковники, но не король.
Пока Руфус разбирался в Нормандии с доставшейся ему от брата неразберихой во всех областях, его юстициарии в Англии пытались продвинуться в делах в Уэльсе. Англосаксонские Хроники осудили эти попытки как бессмысленные потери людей и денег, но у хронистов, на мой взгляд, оказалась удивительно короткая память. Как минимум, результат был в том, что Уэльс, систематически начинавший на английские территории в отсутствие короля, на этот раз был занят обороной собственных территорий.
Характерной особенностью того периода оказалось отсутствие энтузиазма по поводу крестового похода (ну хорошо, паломничества) среди англо-нормандских лордов. Практически все, имеющие значительные владения по обе стороны канала, просто присоединились к свите Руфуса. Особенно довольными чувствовали себя те, кто идеологически поддерживал установку «одна страна – один король», но не желал практически ставить на Роберта против Вильгельма. Теперь их совесть была совершенно чиста. Нормандия и Англия действительно объединились под одной рукой, а уж чья это была рука – какая разница?
Те единицы местной знати, которые ушли в Святую Землю с Робертом, сделали это по причине преданности и/или симпатии именно лично Роберту – как человеку и воину. Ну и некоторые предпочли, как Стефан Омальский, просто убраться от греха подальше и с глаз долой. Если Руфус понимал своих современников, то и современники прекрасно понимали его и особенности его характера. Да, Вильгельм Руфус был человеком вспыльчивым, но прагматичным, что сильно облегчало жизнь его окружению. Но интересной чертой этого вспыльчивого человека была своего рода злопамятность, обычно не свойственная подобному типу темперамента. Он мог понять и простить (хотя бы на практическом уровне) оступившихся, но совершенно не прощал предательства. А в понятие предательства он включал не столько злоумышления на свою собственную жизнь, сколько покушения на свою королевскую власть как таковую.
Именно поэтому он не наказал, а простил рыцаря, сбившего его с коня, и даже поспособствовал его продвижению. С коня сбили воина Вильгельма, но вреда не причинили королю. Именно поэтому он великодушно простил в 1088 году тех, кто выступал против Вильгельма, сына Завоевателя, за Роберта, тоже сына Завоевателя, но не простил в 1095 году выступивших против династии. Возможно, именно из-за этой особенности мышления Руфуса, Роберт де Мовбрей отделался удивительно легко, если принять во внимание его крупную весовую категорию в заговоре 1095 года. Руфус не счел де Мовбрея достойным наказания. Убийство короля Малькольма из засады было регицидом, и пусть де Мовбрей совершил это преступление не собственноручно, позор и ответственность легли на него. Для короля Вильгельма Руфуса, Роберт де Мовбрей стал пустым местом, а пустое место не наказывают, его просто заполняют чем-то, и оно исчезает с глаз и из памяти.
Епископ Одо из Байё, которому в 1096 году было около 66 лет, счел за благо покинуть Нормандию в свите герцога Роберта, зная о злопамятности племянника, но не понимая избирательности этой злопамятности. С одной стороны, Одо мог рассчитывать на понимание Руфуса, потому что он, в конфликте братьев, поддерживал того, кого считал правильным наследником всего – старшего. С другой стороны, Одо оказался в каталажке ещё при Завоевателе за то, что действовал вопреки королевской политике брата. Более того, когда наследник Завоевателя дал ему шанс, Одо предпочел снова выступить против королевской политики брата, рассматривающего Англию независимым королевством, а не ресурсным придатком Нормандии. И, похоже, Руфус был настроен рассматривать поведение Одо не в личном, а именно в государственном плане, потому что он простил и восстановил в правах многих соратников епископа, но никогда – его самого.
Эта история не о герцоге Роберте, но стоит заметить, что он был одним из истинных героев Первого Крестового, намеренных идти до конца, и одним из немногих, если не единственным, кого не вели к битве за Иерусалим шкурные интересы. Как только Иерусалим снова стал христианским, Роберт отправился домой, по дороге женившись на дочери Жоффрея Конверсанского, Сибилле, в которую влюбился ещё по пути в Святую Землю. По счастливому совпадению, Сибилла была не только красавицей и умницей, но и очень богатой наследницей. Так что Роберт всё-таки дождался той самой единственной, которую захотел увидеть своей женой. И известно, что приданое приданым, но деньги, которые он собирался вернуть брату, Роберт собирал сам, продав полученные в подарок от друзей и тестя драгоценности. В общем, при ближайшем рассмотрении Роберт оказался человеком достойным уважения, всё-таки. И герцогиню он себе привез такую, которая смогла управлять делами герцогства гораздо лучше его самого. Тем более, что вернулась Нормандия в руки Роберта в гораздо более упорядоченном состоянии чем была на час его отъезда. Жаль, что прошлое Роберта настигло его будущее (Сибиллу, вероятно, убили в результате заговора отставной любовницы Роберта, а братец Генри обошел его по всем фронтам и посадил в тюрьму).
Но пока что мы находимся в осени 1096 года, когда счастливый Роберт только устремляется навстречу звездному часу своей жизни, а не менее счастливый Вильгельм принимает под командование Нормандию, в довольно обоснованной надежде, что это – навсегда.
Герцог Роберт нашел свою любовь
читать дальше
Самым одиозным получился приговор Вильгельму графу д’Э, отец которого был внебрачным сыном Ричарда I Нормандского. Граф д’Э предал своего короля уже во второй раз – он участвовал в заговоре 1088 года, но был тогда помилован. На этот раз, граф попытался себя спасти, потребовав судебного поединка, но оказался побежденным Байнаром. В результате, он был приговорен к заключению и ослеплению (какая-то обычная практика, имеющая неясные для меня аллюзии с «пребыванием в вечной тьме»). Но графу не повезло ещё больше, потому что он был женат на сестре Хью Честерского, Элиссанде д'Авранш, жизнь которой он превратил в ад своими беспутными похождениями – слишком беспутными даже для той толерантной к такому поведению эпохи. Хью Честреский потребовал кастрации развратника, и своего добился.
Несколько неясно, кем приходился королю Вильгельм д’Олдри, которого приговорили к виселице, что было более чем нетипичным наказанием для рыцаря. Джон Вустерский и Англосаксонские хроники называют его родственником короля, а Уильям из Малмсбери – крестным. Барлоу называет его кузеном графа д’Э, и, скорее всего, прав именно он. Потому что крестный почти 40-летнего короля должен был принадлежать к поколению Завоевателя, и быть где-то в возрасте лет 70. Не небывалый возраст для воина тех времен, если вспомнить того же епископа Вульфстана, конечно, но, все-таки, и поколение не то, да и основанием для повешания рыцаря должен был быть разбой. Хотя для дурных дел возраст не помеха, конечно, да и где-то в рукописях есть другая форма написания имени этого Вильгельма - как Элдери (Старый), а не Олдри. Скорее всего старый черт решил воспользоваться беспорядками, и ограбить кого-то, с кем ему связываться не стоило. Как вариант, если этот Олдри-Элдери действительно был крестным Руфуса, его могли повесить в качестве параллели с Иудой – духовные родственние связи в те века рассматривались даже более серьезно чем кровные, потому что предавший их предавал не только человека, но и Бога.
На этом фоне наказание для Роберта де Мовбрея выглядело мягким – всего-то пожизненное заключение. Продлилось оно, правда, лет 30, но кто же мог знать, что графу пойдёт на пользу монашеская диета?
Роджера де Лэси, видимо, нечистый попутал ввязаться в раздор с королем, потому что уж ему-то стоило сидеть тихо –свои владения де Лэси получили прямехонько из рук Завоевателя. Но Роджер был человеком неспокойным, и тоже замешанным в заговоре 1088 года, так что не усидел. Как ни странно, Роджер отделался просто изгнанием из Англии, а все его владения перешли к брату Хью, у которого хватило ума не лезть в беспрецедентный по глупости идеи заговор.
Были арестованы Одо Шампанский, он же Эд III де Блуа (отец Стефана/Этьена Омальского), и один из сыновей недавно умершего графа Шрюсбели, Филипп де Монтгомери. Одо, впрочем, довольно быстро выпустили, отобрав у него английские владения (которые потом вернули его сыну, ради которого заговор как бы затеяли), а что сталось с Филиппом, умершим в 1097 году – неизвестно. Зато известно, что его брат Хью, ставший после смерти отца графом Шрюсбери, был оштрафован лично Руфусом на гигантскую сумму в 3 000 фунтов. То ли потому, что плохо следил за братом, то ли потому, что сам подозревался в пособничестве заговорщикам. Или просто за то, что решил попридержать выплату за вступление в наследство, которое произошло именно в 1095 году.
Штрафы, впрочем, были назначены многим, но без всякой огласки. Отчасти потому, что от такой огласки пострадала бы добрая репутация их родни, отчасти потому, что они сами повинились приватно Руфусу, и выглядели достаточно пристыженными, чтобы их простили. Это не было проявлением мягкости, это было тщательно продуманной политикой, имеющей целью не антогонизировать родственные связи и преданность королю. Опять же, проявление оппортунизма среди мелкого баронства было делом привычным, понятным и обычным, так что наказывать здесь имело смысл только за неправильную ставку. Деньгами.
Более мелкие бунтовщики, именно сражавшиеся против короля, были казнены в Лондоне, но ни их имена, ни количество не известны. Просто в Англосаксонских Хрониках записано, что их «уничтожили».
Пасха 1096 года ознаменовалась началом Первого Крестового, хотя в то время это называлось просто паломничеством. По крайней мере, в начале. Наверное, ни тогда, ни теперь никто до конца не поймёт причин, почему практически вся вся европейская аристократия рангом ниже королей кинулась в Палестину. Было ли это фрустрацией энергичных воинов, которые уже получили всё возможное дома, и нуждавшихся в действиях более благодарных и благородных, чем бунт против своих королей просто от скуки, было ли это бегством от несложившихся дома отношений, или действительно каким-то религиозным накалом после харизматичных речей Урбана II, или всем этим вместе – кто знает наверняка? Во всяком случае, Роберт Нормандский действовал и из-за усталости от своих баронов, и из обостренного чувства чести, которое гнало его преследовать благородные цели, и в результате фрустрации от административности своей роли герцога Нормандии. «Твой отец завоевал себе королевство, а чего добился ты?», что-то в этом роде. Чертовски трудно быть хорошим воином и при этом чувствовать себя герцогом-неудачником, просто наследником титула.
Так что крестовый поход давал Роберту шанс вырваться из постылого замкнутого круга, по которому он не имел желания слоняться до конца жизни. Проблема была только в деньгах, с которыми Роберт как-то всегда имел плохие отношения. Так что в конце июня 1096 года Вильгельм Руфус принимал у себя посланников брата, которые просили у него 10 000 серебряных марок в обмен на управление герцогством брата то ли в течение трех, то ли пяти лет, то ли вообще «пока герцог Роберт будет отсутствовать».
Нет, это не было продажей или даже арендой Нормандии, а продолжением старого договора между Робертом и Руфусом, который прекратил действие после гибели Малькольма Шотландского. И да, Руфус уже в 1095 году знал, что Роберт собирается в поход, и мог предполагать, что брату-транжире понадобятся деньги, которые дать ему сможет только он. Поэтому, скорее всего, он и назначил серьезные штрафы замешанным в заговоре.
Проблема, как всегда, была в том, что никто не мог разом вынуть суммы штрафа из каких-то гипотетических сундуков. Потому что этих сундуков не было. Был какой-то запас наличности, совершенно необходимый для финансовых дел отдельно взятого хозяйства, были какие-то статусные украшения, а всё остальное было инвестировано в хозяйственный оборот. А на хозяйственный оборот действовало всё, включая погодные условия, которые редко были благоприятными именно в тот момент, когда в этом была особая нужда. Весна и лето 1096 года обещали если и не голод по всему королевству, то чрезвычайно плохой урожай.
В общем, единственным местом, кроме королевской казны (которую на всякие некритические дела тратить не полагалось), где золото, серебро и драгоценные камни имелись как таковые и в большом количестве, была церковь. Обрядовая посуда, оклады литургических книг и украшения изображений, сокровищницы саркофагов с мощами – со всем эти добром епископам, аббатам и абатиссам пришлось расстаться. Это было больно, разумеется, даже при условии, что деньги пошли, в конечном итоге, на экипировку освободителей Гроба Господня. Так что ещё один камень на чашу весов против Вильгельма Руфуса – с точки зрения церкви, и эта точка зрения оказалась удивительно живучей. Но короля его посмертная репутация заботила мало, и в сентябре 1096 года Вильгельм доставил брату деньги, в которых тот нуждался.
Разумеется, богатые люди склонны «компенсировать» для себя потери на государственные или иные нужды, так что, в конечном итоге, Роберта Нормандского отправили сражаться за благое дело именно английские крестьяне и ремесленники. Но не те, которым повезло жить на землях не церковных, а светских лордов. Руфус достаточно хорошо разбирался в экономике, чтобы не требовать невозможного от аграрного сектора сврего королевства. И благодаря этому пониманию, он избежал беспокойств и брожений в широких массах населения своего королевства. Всем было видно, что деньги с арендаторов выдавливают именно церковники, но не король.
Пока Руфус разбирался в Нормандии с доставшейся ему от брата неразберихой во всех областях, его юстициарии в Англии пытались продвинуться в делах в Уэльсе. Англосаксонские Хроники осудили эти попытки как бессмысленные потери людей и денег, но у хронистов, на мой взгляд, оказалась удивительно короткая память. Как минимум, результат был в том, что Уэльс, систематически начинавший на английские территории в отсутствие короля, на этот раз был занят обороной собственных территорий.
Характерной особенностью того периода оказалось отсутствие энтузиазма по поводу крестового похода (ну хорошо, паломничества) среди англо-нормандских лордов. Практически все, имеющие значительные владения по обе стороны канала, просто присоединились к свите Руфуса. Особенно довольными чувствовали себя те, кто идеологически поддерживал установку «одна страна – один король», но не желал практически ставить на Роберта против Вильгельма. Теперь их совесть была совершенно чиста. Нормандия и Англия действительно объединились под одной рукой, а уж чья это была рука – какая разница?
Те единицы местной знати, которые ушли в Святую Землю с Робертом, сделали это по причине преданности и/или симпатии именно лично Роберту – как человеку и воину. Ну и некоторые предпочли, как Стефан Омальский, просто убраться от греха подальше и с глаз долой. Если Руфус понимал своих современников, то и современники прекрасно понимали его и особенности его характера. Да, Вильгельм Руфус был человеком вспыльчивым, но прагматичным, что сильно облегчало жизнь его окружению. Но интересной чертой этого вспыльчивого человека была своего рода злопамятность, обычно не свойственная подобному типу темперамента. Он мог понять и простить (хотя бы на практическом уровне) оступившихся, но совершенно не прощал предательства. А в понятие предательства он включал не столько злоумышления на свою собственную жизнь, сколько покушения на свою королевскую власть как таковую.
Именно поэтому он не наказал, а простил рыцаря, сбившего его с коня, и даже поспособствовал его продвижению. С коня сбили воина Вильгельма, но вреда не причинили королю. Именно поэтому он великодушно простил в 1088 году тех, кто выступал против Вильгельма, сына Завоевателя, за Роберта, тоже сына Завоевателя, но не простил в 1095 году выступивших против династии. Возможно, именно из-за этой особенности мышления Руфуса, Роберт де Мовбрей отделался удивительно легко, если принять во внимание его крупную весовую категорию в заговоре 1095 года. Руфус не счел де Мовбрея достойным наказания. Убийство короля Малькольма из засады было регицидом, и пусть де Мовбрей совершил это преступление не собственноручно, позор и ответственность легли на него. Для короля Вильгельма Руфуса, Роберт де Мовбрей стал пустым местом, а пустое место не наказывают, его просто заполняют чем-то, и оно исчезает с глаз и из памяти.
Епископ Одо из Байё, которому в 1096 году было около 66 лет, счел за благо покинуть Нормандию в свите герцога Роберта, зная о злопамятности племянника, но не понимая избирательности этой злопамятности. С одной стороны, Одо мог рассчитывать на понимание Руфуса, потому что он, в конфликте братьев, поддерживал того, кого считал правильным наследником всего – старшего. С другой стороны, Одо оказался в каталажке ещё при Завоевателе за то, что действовал вопреки королевской политике брата. Более того, когда наследник Завоевателя дал ему шанс, Одо предпочел снова выступить против королевской политики брата, рассматривающего Англию независимым королевством, а не ресурсным придатком Нормандии. И, похоже, Руфус был настроен рассматривать поведение Одо не в личном, а именно в государственном плане, потому что он простил и восстановил в правах многих соратников епископа, но никогда – его самого.
Эта история не о герцоге Роберте, но стоит заметить, что он был одним из истинных героев Первого Крестового, намеренных идти до конца, и одним из немногих, если не единственным, кого не вели к битве за Иерусалим шкурные интересы. Как только Иерусалим снова стал христианским, Роберт отправился домой, по дороге женившись на дочери Жоффрея Конверсанского, Сибилле, в которую влюбился ещё по пути в Святую Землю. По счастливому совпадению, Сибилла была не только красавицей и умницей, но и очень богатой наследницей. Так что Роберт всё-таки дождался той самой единственной, которую захотел увидеть своей женой. И известно, что приданое приданым, но деньги, которые он собирался вернуть брату, Роберт собирал сам, продав полученные в подарок от друзей и тестя драгоценности. В общем, при ближайшем рассмотрении Роберт оказался человеком достойным уважения, всё-таки. И герцогиню он себе привез такую, которая смогла управлять делами герцогства гораздо лучше его самого. Тем более, что вернулась Нормандия в руки Роберта в гораздо более упорядоченном состоянии чем была на час его отъезда. Жаль, что прошлое Роберта настигло его будущее (Сибиллу, вероятно, убили в результате заговора отставной любовницы Роберта, а братец Генри обошел его по всем фронтам и посадил в тюрьму).
Но пока что мы находимся в осени 1096 года, когда счастливый Роберт только устремляется навстречу звездному часу своей жизни, а не менее счастливый Вильгельм принимает под командование Нормандию, в довольно обоснованной надежде, что это – навсегда.
@темы: William II
А там курят в таких количествах, что аж зрителя на кашель пробирает)) Кстати, мне сериал глупым или плохим не кажется. Наверное, просто соскучилась по русскояычному кино. И главгерой там странный. Я отвыкла видеть, что кто-то может всё время хамить своему начальству.
" />
