Do or die
Известие о смерти сына Генри VII получил поздно вечером 4 апреля 1502 года. Король, собственно, уже улегся спать, когда в дверь опочивальни постучал его исповедник, и сообщил о трагедии. Наверное, было бы человечнее дождаться утра, но известие из Ладлоу, за печатью Ричарда Поля, главного камергера принца, было документом официальным, и советники не посмели его задержать. Хотя последовавший за приходом исповедника эпизод Каннингем и называет редким инсайдом в реальную частную жизнь короля, он все-таки рассказан крайне сдержанно и формально.
читать дальшеПервым делом, король послал за женой. Судя по тому, что королева утешала его, напоминая, что он был единственным сыном у матери, и судьба его все-таки хранила, несмотря на все выпавшие испытания, и напоминала, что они оба ещё молоды и могут иметь детей, Генри VII не только убивался об Артуре, но и был в полной панике относительно судьбы династии, всё будущее которой зависело теперь от одного-единственного сына, причем весьма непоседливого. Потом король, видимо, то ли углубился в молитву, то ли «перешел в руки» исповедника, и Элизабет смогла уйти к себе, где у нее началась настоящая истерика. Теперь послали уже за королем, который смог успокоить жену, и их оставили, наконец, вдвоем, дав возможность сбросить роли королевы и короля, и просто скорбить, как скорбят родители, потерявшие уже третьего ребенка.
В этом плане, у королевской четы было чрезвычайно мало времени предаваться горю. Помимо того, что смерть двух королевских сыновей подряд, одним из которых был наследник престола, стала потрясением для королевства, чье будущее внезапно стало казаться зыбким, опасным и непредсказуемым, встал вопрос о том, что делать с женой Артура – с Катариной Арагонской. В то время никаких сомнений относительно того, что молодая пара жила насыщенной интимной жизнью, не было. Помимо хвастовства самого Артура, было общее знание всех приближенных и прислуги – в те времена, значительные люди всё ещё были практически лишены приватности из-за множества ритуалов обслуживания, которые существовали для подчеркивания статуса обслуживаемого. Поэтому, изначально Генри VII с супругой надеялись на то, что Катарина осталась беременной. Увы, эта надежда не осуществилась. И тогда встал вопрос о статусе вдовой принцессы при английском королевском дворе.
Катарине было 16 лет, она была вдовой, и вскоре должна была стать чьей-то женой – спрос на испанских инфант тогда превышал предложение. Генри VII не хотелось выпускать из своих рук дочь Изабеллы и Фердинанда, слишком много в его международной политике было завязано на их авторитете. Опять же, деньги. Как положено, за Катариной дали приданое, и первая часть этого приданого, 20 000 золотом, была выплачена на глазах «всего Лондона» в день её свадьбы с Артуром. Но, помимо этого, была оговорена и вдовья часть испанской принцессы, причем переговоры были нелегкими. Теперь Катарина, теоретически, стала богатейшей невестой в Европе. Но королю вовсе не хотелось, чтобы вдовья часть его невестки, его кровное, уплыла в чужой королевский дом.
Был еще сложный вопрос украшений принцессы, которые входили в ее приданое и стоили безумных денег. Сначала эти украшения хотели аккуратно положить в казну, потому что при использовании их по назначению, их рыночная цена как бы понижалась. В результате сложных переговоров, украшения остались в пользовании Катарины, хотя сама она, выросшая при богатейшем королевском дворе с аскетичными привычками, была к ним совершенно равнодушна. Теперь и с этими украшениями, практически принадлежавшими казне, пришлось бы расстаться.
Началась суровая торговля между Фердинандом и Генрихом, о деньгах. Изабелла и Фердинанд велели своим дипломатам предложить Генриху два варианта: или он отдает выплаченную часть приданного, и возвращает Катарину в Испанию, либо Катарину выдают замуж за Генри, ставшего принцем Уэллским. Дипломатам было велено настаивать на первом варианте, но, на самом деле, работать в пользу второго. Тем не менее, главнее любой дипломатии был в данном случае правовой вопрос. По неисповедимой логике Святейшего престола, Катарина, выйдя замуж за Артура, стала считаться сестрой принца Генри, хоть, по факту, таковой не являлась. Тем не менее, если бы удалось формально доказать, что Катарина и Артур не познали друг друга карнально и она осталась девственницей, инфанта была в праве заключить новый брак – с братом почившего супруга, который как бы и не был супругом в глубоком смысле этого понятия.
Фердинанд и Изабелла
Причем, их католические величества, Ферлинанд и Изабелла, отновились к формальностям королевских браков очень и очень серьезно, прекрасно зная, как легко их задним числом расторгали, используя любую запятую, стоявшую не в том месте. К тому же – см. выше, речь шла не только о будущем династии и будущем Катарины Арагонской, но и о больших деньгах. Поэтому вопрос девственности Катарины обсуждался очень живо и на самых высоких урованях, а сама она оказалась между молотом и наковальный, между отцом и свекром. О Фердинанде говорили, что для того, чтобы его обскакать, надо встать утром очень рано. Но Генри VII был просто зеркальным отражением своего царственного собрата. Его тоже было трудно обскакать. Не было Катарине свободы и в собственном доме (вернее, в доме леди Маргарет Бьюфорт, куда её поселили). Там кипели страсти борьбы за влияние на принцессу, сидела ее авторитарная дуэнья дона Эльвира, и именно она отослала в Испанию письмо, где утверждала, что после первого брака Катарина «осталась такой, какой была» - девственницей.
На самом деле, единственным человеком, кроме самой Катарины, который мог сказать что-то определенное об интимной части её первого брака, был исповедник принцессы, фра Алессандро, которого доне Эльвире удалось удалить из страны, и который затем никогда и никак не комментировал этот момент. Сама же Катарина озвучила свою предполагаемую девственность после первого брака только в 1529 году, когда муж решил взять развод, и поднял старый вопрос о женитьбе на вдове брата. А тот момент, когда ее девичье состояние обсуждали «взрослые», она молчала. В более отдаленные и прагматичные времена Средневековья, ее бы просто осмотрели лекарки-повитухи, но нынче ритуал жизни королевской семьи стал настолько церемонным, что о подобной процедуре и речи быть не могло. И, наверное, все вовлеченные в эту историю, в 1502 году были совершенно уверены, что главное – не предполагаемая девственность невестки короля, а бумага о том, что она девственна и годится для брака с братом покойного мужа, хотя никто не признал бы этого даже на исповеди.
К июлю 1502 года, у Фердинанда начались серьезные проблемы с французами в Италии, и это сподвигло Изабеллу откинуть прочь тонкости и заявить англичанам в лоб, что она готова безусловно считать свою дочь девственной после первого брака, если Генри VII вступит в войну с Францией в Италии. Фердинанд же искушал англичан обещаниями отдать им Нормандию, если вместе они победят Францию. Теперь наступила очередь Генри VII то ли изображать, то ли в самом деле испытывать колебания. В конце концов, жадность жадностью и политика политикой, но на кону стояло нечто гораздо более для него дорогое – судьба его династии. Поэтому в сентябре он только согласился одобрить проект договора с Испанией, но не двигаться вперед без благословения папы. Тем более, что архиепископ Кентерберийский Уорхэм и епископ Винчестерский Фокс считали, что брак между принцем Генри и вдовой его брата заключен быть не может, а мнение обоих Генри VII уважал.
Будучи ревностными и заслуженными католиками, Изабелла и Фердинанд подключили, разумеется, римского папу к переговорам о втором замужестве своей дочери с самых первых стадий обсуждения этого замужества. Ведь только папа мог дать разрешение на этот родственный брак. Это разрешение должно было быть выдано в виде документа, именуемого диспенсацией - освобождением от моральных и легальных препятствий к браку. Поскольку папа считался наместником Святого Петра на земле, у него было такое право. Было договорено, что с просьбой о диспенсации в Рим обратятся оба королевства.
Что характерно, напрямую врать понтифику короли не решились. В английском письме с просьбой о диспенсации для Катарины обращаются потому, что: «…она вступает в отношения с Генри, принцем Уэльским, в первой степени близости, и поскольку ее брак с принцем Артуром был заключен согласно ритуалам католический церкви и был завершен». Фердинанд же пишет, что «в Англии хорошо известно, что принцесса по-прежнему девственница», но, поскольку английский двор «предрасположен к крючкотворству», «выглядит более осторожным рассматривать этот случай так, словно брак был завершен».
Разумеется, никому и в голову не пришло каким-то образом вовлечь в процесс обсуждения их будущего саму Катарину или принца Генри. Принц, собственно, узнал о своем браке, представ перед отцом, сидящем в окружении своих советников и в присутствии специалиста по брачным вопросам Николаса Веста. «Сын наш Генри, - объявил Генри VII в своей бесподобной манере, - я согласился с королем Арагона, что ты должен жениться на Катарине, вдове твоего брата, ради того, чтобы мир между нами продолжался». Что можно было ответить в такой ситуации? Принц Генри не ответил ничего, он просто поклонился отцу в знак покорности.
В Риме же в это время было несколько не до диспенсаций, потому что всё внимание папы Александра VI было в 1503 году занято завоеванием его домом позиций у итальянской знати, а в августе он умер. Его преемник, Пий III, умер чуть ли не через 3 недели после своего избрания. Так что настойчивое напоминание Фердинанда о диспенсации для его дочери, чуть смягченное известием об ухудшении здоровья Изабеллы, попало уже в руки папе Юлию II. Тот подсуетился, и 24 ноября резюме папской буллы прибыло в Испанию. Но... Как обычно, резюме было датировано двойным способом: от рождения Христова, и по году папского правления. Это резюме было датировано ошибочно! Более того, Изабелла была взбешена тем, что в резюме читалось, что замужество Катарины и Артура получило завершение (она ничего не знала о письме своего мужа папе Александру). Но у нее была письменная клятва дуэньи Катарины, что это не так!
Финальная, официальная версия буллы, со свинцовыми печатями, никаких ошибок не содержала, и, ради Изабеллы, папа написал, что брак Катарины и Артура был завершен «возможно» (forsan). В данном случае, для выражения серьезного сомнения в том, что завершение было. Но в Англии у этого слова было несколько другое значение, имеющее значение «что-то было, в каком-то смысле». Что, согласитесь, меняло содержание фразы довольно сильно. Тем не менее, принцу Генри было всего 12 лет от роду, и его вступление в реальные брачные отношения со своей невестой (не раньше, чем в возрасте 17 лет, по представлениям того времени) было делом довольно далекого будущего. До которого Генри VII ещё предстояло получить приданое Катарины у её отца полностью, да и вообще многое могло измениться.
читать дальшеПервым делом, король послал за женой. Судя по тому, что королева утешала его, напоминая, что он был единственным сыном у матери, и судьба его все-таки хранила, несмотря на все выпавшие испытания, и напоминала, что они оба ещё молоды и могут иметь детей, Генри VII не только убивался об Артуре, но и был в полной панике относительно судьбы династии, всё будущее которой зависело теперь от одного-единственного сына, причем весьма непоседливого. Потом король, видимо, то ли углубился в молитву, то ли «перешел в руки» исповедника, и Элизабет смогла уйти к себе, где у нее началась настоящая истерика. Теперь послали уже за королем, который смог успокоить жену, и их оставили, наконец, вдвоем, дав возможность сбросить роли королевы и короля, и просто скорбить, как скорбят родители, потерявшие уже третьего ребенка.
В этом плане, у королевской четы было чрезвычайно мало времени предаваться горю. Помимо того, что смерть двух королевских сыновей подряд, одним из которых был наследник престола, стала потрясением для королевства, чье будущее внезапно стало казаться зыбким, опасным и непредсказуемым, встал вопрос о том, что делать с женой Артура – с Катариной Арагонской. В то время никаких сомнений относительно того, что молодая пара жила насыщенной интимной жизнью, не было. Помимо хвастовства самого Артура, было общее знание всех приближенных и прислуги – в те времена, значительные люди всё ещё были практически лишены приватности из-за множества ритуалов обслуживания, которые существовали для подчеркивания статуса обслуживаемого. Поэтому, изначально Генри VII с супругой надеялись на то, что Катарина осталась беременной. Увы, эта надежда не осуществилась. И тогда встал вопрос о статусе вдовой принцессы при английском королевском дворе.
Катарине было 16 лет, она была вдовой, и вскоре должна была стать чьей-то женой – спрос на испанских инфант тогда превышал предложение. Генри VII не хотелось выпускать из своих рук дочь Изабеллы и Фердинанда, слишком много в его международной политике было завязано на их авторитете. Опять же, деньги. Как положено, за Катариной дали приданое, и первая часть этого приданого, 20 000 золотом, была выплачена на глазах «всего Лондона» в день её свадьбы с Артуром. Но, помимо этого, была оговорена и вдовья часть испанской принцессы, причем переговоры были нелегкими. Теперь Катарина, теоретически, стала богатейшей невестой в Европе. Но королю вовсе не хотелось, чтобы вдовья часть его невестки, его кровное, уплыла в чужой королевский дом.
Был еще сложный вопрос украшений принцессы, которые входили в ее приданое и стоили безумных денег. Сначала эти украшения хотели аккуратно положить в казну, потому что при использовании их по назначению, их рыночная цена как бы понижалась. В результате сложных переговоров, украшения остались в пользовании Катарины, хотя сама она, выросшая при богатейшем королевском дворе с аскетичными привычками, была к ним совершенно равнодушна. Теперь и с этими украшениями, практически принадлежавшими казне, пришлось бы расстаться.
Началась суровая торговля между Фердинандом и Генрихом, о деньгах. Изабелла и Фердинанд велели своим дипломатам предложить Генриху два варианта: или он отдает выплаченную часть приданного, и возвращает Катарину в Испанию, либо Катарину выдают замуж за Генри, ставшего принцем Уэллским. Дипломатам было велено настаивать на первом варианте, но, на самом деле, работать в пользу второго. Тем не менее, главнее любой дипломатии был в данном случае правовой вопрос. По неисповедимой логике Святейшего престола, Катарина, выйдя замуж за Артура, стала считаться сестрой принца Генри, хоть, по факту, таковой не являлась. Тем не менее, если бы удалось формально доказать, что Катарина и Артур не познали друг друга карнально и она осталась девственницей, инфанта была в праве заключить новый брак – с братом почившего супруга, который как бы и не был супругом в глубоком смысле этого понятия.
Фердинанд и Изабелла
Причем, их католические величества, Ферлинанд и Изабелла, отновились к формальностям королевских браков очень и очень серьезно, прекрасно зная, как легко их задним числом расторгали, используя любую запятую, стоявшую не в том месте. К тому же – см. выше, речь шла не только о будущем династии и будущем Катарины Арагонской, но и о больших деньгах. Поэтому вопрос девственности Катарины обсуждался очень живо и на самых высоких урованях, а сама она оказалась между молотом и наковальный, между отцом и свекром. О Фердинанде говорили, что для того, чтобы его обскакать, надо встать утром очень рано. Но Генри VII был просто зеркальным отражением своего царственного собрата. Его тоже было трудно обскакать. Не было Катарине свободы и в собственном доме (вернее, в доме леди Маргарет Бьюфорт, куда её поселили). Там кипели страсти борьбы за влияние на принцессу, сидела ее авторитарная дуэнья дона Эльвира, и именно она отослала в Испанию письмо, где утверждала, что после первого брака Катарина «осталась такой, какой была» - девственницей.
На самом деле, единственным человеком, кроме самой Катарины, который мог сказать что-то определенное об интимной части её первого брака, был исповедник принцессы, фра Алессандро, которого доне Эльвире удалось удалить из страны, и который затем никогда и никак не комментировал этот момент. Сама же Катарина озвучила свою предполагаемую девственность после первого брака только в 1529 году, когда муж решил взять развод, и поднял старый вопрос о женитьбе на вдове брата. А тот момент, когда ее девичье состояние обсуждали «взрослые», она молчала. В более отдаленные и прагматичные времена Средневековья, ее бы просто осмотрели лекарки-повитухи, но нынче ритуал жизни королевской семьи стал настолько церемонным, что о подобной процедуре и речи быть не могло. И, наверное, все вовлеченные в эту историю, в 1502 году были совершенно уверены, что главное – не предполагаемая девственность невестки короля, а бумага о том, что она девственна и годится для брака с братом покойного мужа, хотя никто не признал бы этого даже на исповеди.
К июлю 1502 года, у Фердинанда начались серьезные проблемы с французами в Италии, и это сподвигло Изабеллу откинуть прочь тонкости и заявить англичанам в лоб, что она готова безусловно считать свою дочь девственной после первого брака, если Генри VII вступит в войну с Францией в Италии. Фердинанд же искушал англичан обещаниями отдать им Нормандию, если вместе они победят Францию. Теперь наступила очередь Генри VII то ли изображать, то ли в самом деле испытывать колебания. В конце концов, жадность жадностью и политика политикой, но на кону стояло нечто гораздо более для него дорогое – судьба его династии. Поэтому в сентябре он только согласился одобрить проект договора с Испанией, но не двигаться вперед без благословения папы. Тем более, что архиепископ Кентерберийский Уорхэм и епископ Винчестерский Фокс считали, что брак между принцем Генри и вдовой его брата заключен быть не может, а мнение обоих Генри VII уважал.
Будучи ревностными и заслуженными католиками, Изабелла и Фердинанд подключили, разумеется, римского папу к переговорам о втором замужестве своей дочери с самых первых стадий обсуждения этого замужества. Ведь только папа мог дать разрешение на этот родственный брак. Это разрешение должно было быть выдано в виде документа, именуемого диспенсацией - освобождением от моральных и легальных препятствий к браку. Поскольку папа считался наместником Святого Петра на земле, у него было такое право. Было договорено, что с просьбой о диспенсации в Рим обратятся оба королевства.
Что характерно, напрямую врать понтифику короли не решились. В английском письме с просьбой о диспенсации для Катарины обращаются потому, что: «…она вступает в отношения с Генри, принцем Уэльским, в первой степени близости, и поскольку ее брак с принцем Артуром был заключен согласно ритуалам католический церкви и был завершен». Фердинанд же пишет, что «в Англии хорошо известно, что принцесса по-прежнему девственница», но, поскольку английский двор «предрасположен к крючкотворству», «выглядит более осторожным рассматривать этот случай так, словно брак был завершен».
Разумеется, никому и в голову не пришло каким-то образом вовлечь в процесс обсуждения их будущего саму Катарину или принца Генри. Принц, собственно, узнал о своем браке, представ перед отцом, сидящем в окружении своих советников и в присутствии специалиста по брачным вопросам Николаса Веста. «Сын наш Генри, - объявил Генри VII в своей бесподобной манере, - я согласился с королем Арагона, что ты должен жениться на Катарине, вдове твоего брата, ради того, чтобы мир между нами продолжался». Что можно было ответить в такой ситуации? Принц Генри не ответил ничего, он просто поклонился отцу в знак покорности.
В Риме же в это время было несколько не до диспенсаций, потому что всё внимание папы Александра VI было в 1503 году занято завоеванием его домом позиций у итальянской знати, а в августе он умер. Его преемник, Пий III, умер чуть ли не через 3 недели после своего избрания. Так что настойчивое напоминание Фердинанда о диспенсации для его дочери, чуть смягченное известием об ухудшении здоровья Изабеллы, попало уже в руки папе Юлию II. Тот подсуетился, и 24 ноября резюме папской буллы прибыло в Испанию. Но... Как обычно, резюме было датировано двойным способом: от рождения Христова, и по году папского правления. Это резюме было датировано ошибочно! Более того, Изабелла была взбешена тем, что в резюме читалось, что замужество Катарины и Артура получило завершение (она ничего не знала о письме своего мужа папе Александру). Но у нее была письменная клятва дуэньи Катарины, что это не так!
Финальная, официальная версия буллы, со свинцовыми печатями, никаких ошибок не содержала, и, ради Изабеллы, папа написал, что брак Катарины и Артура был завершен «возможно» (forsan). В данном случае, для выражения серьезного сомнения в том, что завершение было. Но в Англии у этого слова было несколько другое значение, имеющее значение «что-то было, в каком-то смысле». Что, согласитесь, меняло содержание фразы довольно сильно. Тем не менее, принцу Генри было всего 12 лет от роду, и его вступление в реальные брачные отношения со своей невестой (не раньше, чем в возрасте 17 лет, по представлениям того времени) было делом довольно далекого будущего. До которого Генри VII ещё предстояло получить приданое Катарины у её отца полностью, да и вообще многое могло измениться.
@темы: Henry VII
Жаль, что не раскрыта тема унитазов.
